Она вяло встала с кресла и пересела в другое, бросив пляжную сумку под стол. Однако при первых же его словах она разразилась хохотом. Он сгорал от стыда, раскладывая перед нею на столике фотоснимки и сопровождая свои действия выражениями, заимствованными у следователя:

— Я хочу знать правду. Я могу все понять, но мне нужно знать правду.

Кандис не стала оправдываться, в этом не было необходимости. Ее смех и преувеличенное веселье ясно доказывали ее невиновность в этом деле. По крайней мене он так подумал.

— Послушай, — сказал он, — забудь об этом. Поедем со мной в Тулон на три дня. Днем ты сможешь посетить острова, а вечером мы встретимся на Пор-Кро или Поркеролле. Если хочешь, мы снимем катер и…

Но она не слушала его. Ее внимание целиком было направлено на столик, за которым сидели ее друзья.

— Извини, — сказала она и встала. — Я сейчас вернусь. Он схватил ее за руку:

— Ты едешь со мной?

— Секунду…

Она отошла. Она долго с кем-то разговаривала и даже смеялась. Он был страшно зол на нее: ему хотелось, чтобы она принадлежала только ему одному и никому больше. И он чувствовал, что она нужна ему, что без нее он ничто, что жизнь не имеет никакого смысла. Он даже не заметил, как стал играть «молнией» ее сумки (значит, он наклонился и поднял ее, положил к себе на колени). Его мозг отказывался участвовать в том, что делали его руки: он быстро рылся в ее документах. Он это понял, когда к столику подошла официантка и окликнула его. Он искал ее паспорт. Мысли начали проясняться в его голове: если он возьмет ее паспорт, она будет нуждаться в нем, он станет ей необходим так же, как и она ему. Но он не нашел паспорта, а нашел только билет на рейс Амстердам — Нью-Йорк. Если он возьмет его, она не сможет от него уехать. А если она согласится поехать в Тулон, он вернет ей билет.

— Это кража, — сказал Бретонне, — обыкновенная кража.

— Это скорее инфантилизм, ребячество. Я говорю это не для того, чтобы оправдывать себя. Это самый нелепый поступок, который я когда-либо совершал в жизни.

— Да, женщины могут иногда вскружить голову до такой степени, что превращаешься в идиота. Но это не просто глупо, Киршнер, это нечестно.

— Я согласен. У меня была задняя мысль: когда ей понадобятся деньги, я стану необходим ей. Даже для покупки нового билета, потому что я уже не хотел говорить ей правду.

— А вы не заметили, как выглядел молодой человек, с которым она беседовала?

— Я не обратил внимания.

— Вы видели в газете снимки Марчелло Анжиотти. Вы не помните…

— Я был слишком занят сумкой.

— А Сольнеса вы видели? Это очень важно. Нам также очень важно узнать, поехала ли она с вами в Тулон.

— Нет.

Киршнер первым нарушил долгое молчание:

— Я останавливался в Тулоне в отеле «Белая башня»…

— Я знаю, — сухо перебил его Бретонне. — И после этого вы, конечно, больше не встречали Кандис Страсберг?

— Почему «конечно»?

— И Марчелло Анжиотти тоже не видели?

— Нет.

— Я не верю вам, Киршнер, — сказал Бретонне. — Вы уже столько лгали! У меня есть предложение: давайте отдохнем, пообедаем, а через два часа снова встретимся здесь и повторим все с самого начала. Согласны?

«Место в доме для тебя всегда найдется», — писал в июле Джузеппе Галлоне своему брату Маттео, сидевшему в туринской тюрьме. И когда вечером 17 августа брат появился в Сете, в его маленьком доме в квартале Барру, он крепко прижал его к своей волосатой груди. Это было как раз перед ужином, и Женевьева только что уложила спать малыша.

— У нас гость! — радостно сообщил Джузеппе, входя в кухню.

У него был громкий голос, и он говорил по-французски почти без акцента.

— Угадай, кто это? Мой брат…

Женевьева настороженно спросила:

— Он надолго?

— Я не знаю… Посмотрим.

Женевьева вытерла руки о передник. Это была красивая брюнетка, подвижная, невысокая, с округлыми бедрами. Входя в столовую, она изобразила на лице приветливую улыбку, но при виде Маттео улыбка исчезла с ее лица.

«Меня поразил его взгляд», — скажет она позднее.

На самом же деле она отнеслась к нему с предвзятостью, с которой ей трудно было бороться. Она могла понять и извинить грязную одежду, мятые брюки и сумку с жирными пятнами, переброшенную через плечо. Она могла закрыть глаза на худобу, на небритое лицо, на физическую усталость, делавшую все его движения неуверенными и неловкими. Но она не могла вынести его взгляда по очень простой причине: это был взгляд человека, вышедшего из тюрьмы.

За пять лет брака у нее с мужем впервые было серьезное объяснение:

— Я не хочу, чтобы малыш вступал в контакт с бывшим преступником.

— Но ведь это же его дядя!

— У нас и без него тесно.

— Первое время он поживет в столовой, а позднее мы подыщем ему комнату.

— И будем платить за нее. И за еду тоже.

— Маттео будет работать. Он еще лучший каменщик, чем я.

— Почему же он предпочел тюрьму?

— По глупости. Тем более мы должны поддержать его.