Шрифт:
— О-о! Вот это аврал! Ну, Травушкина, ну, Травушкина. Помочь, что ли? Только я, чур, встану у истоков, — и отодвинул плечом Фофанова. — Девки-и, а ну-к, погуще ряды! — и стал ухватисто ловить кирпич из рук Нюры да еще успевал прихватывать другой рукой с машины.
— «И-и, эх, ваше благородие, госпожа удача, — запел громко Кураев, — ты к кому-то добрая, а к кому иначе».
Девять граммов в сердце, стой, не зови! Не везет мне в смерти, Повезет в любви... И-и, эх, повезет в любви...— Олег Николаевич, что-то сегодня в ударе? — неожиданно сникнув, спросил Фофанов.
— Сердце мое нырнуло в темный омут. Вынырнет ли?.. Эй, девки-и, где Кленова? Люсенька-а, подсоби...
— Пусть отдохнет, — вдруг осипшим голосом попросила Нюра.
— Люся, петь будем! — приказал Кураев подошедшей Люське и бережно поднял ее и посадил на машину. — Сиди и пой!
— Какую? — растерялась Люська.
— Любую!
Люська сняла косынку, выпустила русую косу и тихо запела:
Часто сижу я и думаю, как мне тебя называть? Славную, скромную, милую, Как мне тебя величать? —низко вела она, чуть склонив голову и глядя на далекий скверик за дорогой у цеха.
Я-я назову тебя рече-енькой, только ты дальше беги, Я назову тебя звездочкой, только ты дальше свети, —поддержал Кураев, за ним все. С верхней рабочей площадки, подбежав к перилам и свесившись, заглядывали вниз сталевары. Что за диковинка — песня в цехе. Увидев такой конвейер, улыбались.
А там, в конце пролета, выпускали плавку. Воздух плавился, розовел.
— Значит, говоришь, сердце в омут нырнуло? — спросил Фофанов, когда окончилась песня.
— Ну, — сказал Кураев.
— Смотри, а то попятишься, раком назовут, — усмехнулся Фофанов.
— А может, жениться приспело. Как думаешь, повезет?
— Чего не ведаю, того не ведаю... Что-то там, — сморщился и, погладив грудь, пояснил: — Отерпло.
— Девчата, живо, живенько, — повеселел Кураев, держа в обеих руках по кирпичу. — Чего, родимые, встали?
— Ишь ты, какой быстрый! — одернула Дуся Золотухина, вывернувшаяся из-за машины. — Там одному мальчику пальчик ушибли... Нюра Павловна, Пегов меня послал к тебе. Что скажешь?
— Бригадиром ко мне пойдешь?
— К тебе — пойду.
— Вот и чудненько! Иди вон к Люськиным девчатам, отдохни. Здесь чуть-чуть осталось... После поедешь с ними на склад. Погрузи кирпичики напоследок. Ну, а с завтрашнего дня начнешь начальствовать...
— Нюра, ты всех добрых девчат к себе собрала, — покачал головой Фофанов. — Не зря говорят: «У Травушкиной — бабье царство». Олег Николаевич, я пойду проверю, кому пальчик ушибли. А царство Травушкиной доверяю вам...
— Как-нибудь справлюсь, — весело пообещал Кураев.
— Нюра, а что же вторая машина стоит? — спросила Дуся.
— Пегов обещал людей прислать.
— Давай-ка я сбегаю на печь, займусь агитацией? Смена кончается, помогут...
— Небось все устали?
— А что, Кленова не устала? Все девчата по две смены отбахали. А тут, кстати, немного. Сообща-то быстрее...
— Молодец, Евдокия! — похвалил Кураев. — Жми на печь! Моих слесарей увидишь, скажи: Кураев приказал явиться всем на субботник.
— Хорошо. Так я, Нюра, побежала?
— Беги, — разрешила Нюра.
Поздно вечером после столовой и горячего душа неохотно расходились по домам. Кураев увязался за Нюрой:
— Я провожу.
— Я далеко живу, во-он за теми пустырями, в поселке. Там, Олег Николаевич, вам все покажется серым — бараки, землянки.
— Кто сказал? — Кураев решительно шагнул вперед, на вихлястую тропочку меж бракованных слитков, добавив: — Держись за мной, а то в этой свалке мертвого железа недолго ноги поломать.