Неожиданно Хунсаг счел нужным ответить:

— Почти тридцать лет я живу здесь и редко бываю за пределами леса. Я очень стар. Гораздо старше, чем тебе могло показаться. Мне нужны люди, которые продолжат то, чему я посвятил жизнь. Иногда я выбираю людей сам, иногда мне их… в некотором смысле приводят. Те, кого выбираю я, часто оказываются пустыми. Я держу их как… «мясо». Как рабочую силу, которую в случае необходимости можно пустить в размен.

Даша поежилась — она словно наяву снова вдруг увидела полные ужаса мертвые глаза молодого человека, лежащего на жертвенном камне, человека, который еще мгновение назад молил о пощаде, обращаясь в никуда.

— Но есть и другие. Те, в которых я вижу Силу. Они, конечно, тоже безвольны, запуганы и не способны к самостоятельным действиям. Но этого от них и не требуется. Они умеют прогонять энергию через свой организм, в том и есть их предназначение. Я использую их как батарейки — они заряжают меня, я «пью» их. Мне приходится тратить очень много сил, и если бы не «батарейки», я давно бы кончился. Каждый день они меня питают. Вот для чего нужна групповая молитва.

— Так вы… энергетический вампир?

Хунсаг снисходительно усмехнулся.

— Не совсем. Безусловно, я умею брать, не спрашивая разрешения. Но не вижу в том смысла. Во-первых, энергия тех, кто не практикует годами Круговорот Силы, грубая. Она может поддержать в критический момент, но в целом похожа на пищу из придорожной забегаловки, от которой потом болит живот. Мои же «батарейки» дают энергию чистейшую, как солнечный свет. И они неиссякаемы, в отличие от обычных людей. Обычного человека пьешь — так он на глазах зеленеет, а потом недужит до следующей луны. Моим же людям нужен час-другой, чтобы снова наполниться. Я дорожу ими, они — мои воины.

— Лада тоже из «батареек»?

— Лада — другое, — помолчав, все-таки ответил Хунсаг. — Двадцать лет назад я привел ее сюда как «мясо». Вернее, как молодую, взращенную на свежем воздухе, матку, которая должна была рожать для меня, пока не иссякнет. Но она и родить не смогла, и «мясом» не стала. Я разглядел в ней Силу — природную, грубоватую, неотесанную, но все-таки зачем-то ей данную. Я обучал ее и научил многому. В ней много воли, но и страстей тоже много. За прошедшие двадцать лет — двадцать драгоценных лет рядом с таким человеком, как я, — она так и не смогла изжить пошлейших мещанских привычек. Лада ревнует меня, как простая крестьянка, а ведь я хотел Бодхисатву в ней вырастить. Но любовь ко мне — не высшая, настоящая, а человеческая, на страстях замешанная, — и желание соответствовать, как следствие этой любви, сделало ее выше воинов. Я считаю ее кем-то вроде жреца. Будь Лада умнее и восприимчивее, я бы сделал ее преемником.

— А так… преемником буду я? — Голос у Даши сорвался.

Девочка не могла разобраться в том, что чувствует. Все дни плена в лесной деревне ей казалось, что больше всего на свете ей хочется вернуться домой и снова быть рядом с мамой, по воскресеньям обедать у бабушки, ходить в школу и дружить с теми, с кем она привыкла дружить. Но почему-то рядом с Хунсагом, при звуках его голоса все то, чем она жила раньше, виделось несущественным. Даша как будто бы видела в его глазах Вечность и ощущала себя ничтожной, неважной и маленькой. И все к себе прилагающееся таким же. Если бы ее спросили напрямую — хочет ли она остаться в лесу, стать ученицей Хунсага, а в далеком будущем — им самим, Даша ответила бы «нет», и это было бы честно. Но она не могла не заметить и другое чувство, которое забралось в ее сердце, как крошечный неприметный червячок забирается в сочное яблоко, чтобы впоследствии рыть ходы, укрепляя позиции. Девочка привыкла считать себя обычной — просто хорошистка с русыми косичками, каких в любом городе сотни, — и вдруг столкнулась с тем, что ее считают особенной. Да еще кто считает — человек, которого все боятся, уважают и чуть ли не почитают как грозное божество.

В прошлом году Даше вздумалось стать актрисой — тривиальная девичья мечта! — и она отправилась на просмотр в театральный кружок при районном ДК. Отрепетировала пару басен и по совету мамы стихотворение Давида Самойлова «Аленушка», которое ей самой казалось непонятным и простым, а маму заставляло подходить к окну и грустно смотреть вдаль. Дома, перед зеркалом, Даша казалась себе примой, но на старенькой сцене вдруг растерялась, говорила тихо и сбивчиво и перепутала две строки. В списке зачисленных ее фамилии не оказалось, и несколько недель девочка хандрила, потому что услышала первое в своей жизни «нет». Впервые она поняла, что не все мечты сбываются.

Почему-то сейчас, в тихом, пропахшем травами домике ей об этом вспомнилось. Ее не приняли в кружок заштатного дома культуры, посчитав недостойной? Видели бы те люди, как человек с глазами-молниями говорит ей, что она особенная, что у нее есть какая-то неведомая Сила…

Хунсаг вдруг почему-то рассмеялся — коротко и суховато.

— Не советовал бы тебе лелеять гордыню. Моим преемником любой захочет стать. Способности у тебя есть, но это не значит, что ты сможешь ими воспользоваться. У меня есть дети, и их я тоже учу, с первых дней жизни. Сейчас их тут осталось семеро.

Слово «осталось» полоснуло по сердцу, но Даша отогнала его прочь, как надоедливого комара.

— Дети Веры? — догадалась она.

— И не только. До нее здесь жила другая «матка». И это была моя ошибка. Почему-то я посчитал, что маткой может быть любая женщина, которая мне понравится и окажется здоровой. Первая была хороша, как богиня, но груба, как боцман. Ее энергия была черной, нефильтрованной. И дети ее получились земными, глупыми.

— В смысле — ваши дети? — уточнила Даша.