Андрей: По-английски слово Byzantium означает то, что по-русски можно перевести как иезуит. Как получилось, что в английском языке такая однозначно негативная коннотация?

Сергей Иванов: Это не единственная коннотация. Есть роман Ирвинга Шоу «Вечер в Византии». Там про Византию ничего нет, там про жизнь богемы. Это значение идет от Йейтса. В этой сфере слово значит «все, связанное с искусствами». Вторая отрицательная коннотация идет от просветителей: во французском языке глагол byzantiner означает «погрязать в мелочных спорах», немецкое Byzantinismus означает бюрократизм и угодничество. Это все из арсенала XVIII века, от Монтескье, Вольтера и, главным образом, от Эдуарда Гиббона, он написал первую историю Византии, которая называлась «Упадок и гибель Римской Империи». Представляете себе – 1200 лет упадка и гибели. Это отношение просветителей укоренилось. И оно же, кстати, было воспринято Чаадаевым. Фантастическая идея, которая у нас распространена, о том, что на Западе и сейчас не любят Византию, ни на чем не основана. Все эти предрассудки давно преодолены. Ее, наоборот, любят за многое, в том числе за «мультикультурность».

Григорий Глазков: Почему на Западе возникли такие мифы в XVIII веке?

Сергей Иванов: В раннее Новое Время Византия вызывала любопытство. Людовик XIV не сам по себе придумал, что он – король-солнце. Судя по всему, он опирался на византийский пример. Ему был важен придворный византийский церемониал. В Германии было важно, что православные были врагами Римского Папы, как и германские протестанты. В Австрии было важно, что византийцы тоже боролись с турками. В XVIII в. на первый план вышли другие проблемы. Византия была политической деспотией, а с деспотизмом нужно было бороться. Византия была религиозным государством, а с клерикализмом нужно было бороться. Когда возникла мода на готику в середине XIX века, Византией стали интересоваться в готическом духе. В Греции своя особая история взаимоотношений с византийским наследием, там было и отвержение Византии в пользу «классицизма», и любовь к ней в рамках национального романтизма, и империалистический проект восстановления Византии, так называемая «Великая Идея», за которую была потом заплачена страшная цена.

Реплика из зала: Вы говорили о политическом аспекте. А есть еще и другой. Я думаю, что РПЦ с самого начала считала себя наследницей Византии. Киевская София была построена по византийским образцам. При Иване Третьем, когда он хотел построить храмы, Аристотель Фиораванти был послан им во Владимир, чтобы строить по византийским образцам. И говорить, что от Византии пришел только «огурец», совсем неправильно. Вся эта православная вера, которая в течение столетий была основой и опорой бытия, пришла оттуда.

Сергей Иванов: Конечно. Я вообще лишь закончил «огурцом». А начал я как раз с этого. С архитекторов и богомазов. Это очевидно. Достаточно посмотреть на древнерусские храмы. Конечно, они были построены византийскими мастерами. И все мозаики Софии Киевской были сделаны греческими мастерами. Моя дипломница только что нашла там греческие граффити, которые совсем по-новому представляют жизнь греческой общины Киева. Вы правы. Только русская церковь считалась не преемницей, а частью Вселенской Церкви. И иерархи были греками. И многие сначала даже русский не знали.

Борис Долгин: Вы сказали о том, что Греция в своем освободительном движении отчасти отталкивалась от византийской традиции. А были ли какие-то движения, пытавшиеся ставить Византию культурным образцом? Вне России.

Сергей Иванов: С Грецией было не так однозначно. Сложная история у Сербии, очень сложная у Болгарии. Отдельная история у Армении и Грузии. Прямо никто не ставил Византию во главу угла. В этом смысле она сирота.

Дмитрий: Идеи византизма, изложенные в фильме, могли пробудить в зрителях определенные имперские амбиции. В чем тут может быть интерес правительства демократического государства, нашего государства?

Борис Долгин: Было сказано, что у нас демократическое государство. И зачем властям демократического государства нужно показывать то, что может разбудить имперские амбиции? Тут мы, возможно, и имеем проблему.

Сергей Иванов: Авторы фильма имели в виду, что имперские эмоции лучше националистических. Они всячески подчеркивают, что в Византии не было греческого национализма. И некоторые фашистские сайты ругали фильм за это. Это был позитивный посыл. А уж почему надо выбирать между этими двумя полюсами? Может быть, надо усомниться в вашей изначальной посылке насчет того, что мы имеем классическое демократическое государство?

Евгений Голубев: Я пытался выяснить, что же положительного мы можем сейчас узнать о Византии, извлечь из ее наследия. И кроме православной веры и «огурца» я ничего не смог выделить. Это, конечно, очень важные вещи. И время существования Империи доказывает, что и то и другое очень важно. Но в данный момент какой положительный пример мы могли бы применить для себя? Что вы можете сказать для нас, граждан? И если бы у вас была возможность, что бы вы сказали властным структурам?

Сергей Иванов: Это очень византийский подход к делу. Почему вы исходите из того, что обратиться необходимо к властным структурам? Почему к ним? Мне им нечего сказать. Обращаться надо к обществу, что я и пытаюсь сделать. Я прошу прощения за неудачную шутку про огурец. Оказалось вдруг, что это главное наследие Византии. Я же упоминал о тех вещах, которые типологическим образом дают нам представление о том, как развивается культура Византии. Она действительно просуществовала 1000 лет, потому что она менялась. И это вообще не указывается в фильме Шевкунова. Она там одинакова в IV веке и в XIV. Но она все время менялась! Иначе она бы не выжила. Из разных ее эпох можно извлечь разные уроки. Можно извлечь, например, урок толерантности. В Византии было совершенно все равно, болгарин ты, армянин или грузин. Если ты подданный Империи и православный, этим все сказано. Это важная вещь. Потом можно извлечь какие-то уроки из истории монетного дела в Византии. Так что зависит от точки зрения. Можно выводить десятки уроков.