Она идет из мира в мир, сражается с врагами, приходит на помощь незнакомым людям, теряет тех, кого любит... Она – существо огня, и этим сказано все.
ЧТО-ТО ВРОДЕ ПРОЛОГА...
...Она пришла в себя уже в коридоре. Все та же молоденькая медсестра с выражением профессиональной скуки на накрашенном лице похлопывала ее по щекам.
– Ну все уже, нечего, нечего, - приговаривала она, даже не пытаясь изобразить сочувствие.
– А рожать как будешь? Еще больнее...
Она попыталась сесть. Получилось с трудом.
– Не ваше дело, - отчеканила она прямо в лицо медсестричке.
– Если буду... У вас-то с этим никаких проблем нет - скольких вам можно, двоих или троих?
– Да как ты смеешь!.. Девчонка, соплячка...
Скрипнула дверь, из кабинета как-то бочком выбралась мать. Черты ее правильного лица словно присыпала пыль безнадежности.
– Одевайся, горе мое, - только и сказала она дочери, и та сразу поняла: шансов нет. Истаяла последняя надежда, и через год ее ждет неизбежная Операция.
Всю дорогу домой мать молчала. Она тоже молчала. Режущая боль между ногами была нестерпимой, но она уже привыкла к тому, что не заслуживает жалости. Очень хотелось плакать, она сама не понимала, что заставляет ее сдерживаться.
Уже в лифте мать повернулась к ней и бросила звенящим от слез голосом:
– Только попробуй теперь не кончить школу с медалью! Не поступишь в институт - отец тебя кормить не станет, можешь мне поверить!
Отец...
Дома она, дождавшись, пока мать скроется на кухне, а сестренки рассядутся перед телевизором смотреть очередной сериал, тихонько извлекла из стола, из-под груды старых писем и заранее заготовленных открыток, старую фотографию.
У припорошенного снегом парапета древней Плескавской крепости стоял, полуобернувшись к ней, молодой человек с сильно вьющимися волосами цвета меда, с неуловимой смешинкой в прищуренных золотых глазах. Голубая спортивная куртка, на шее цветной платок - так одевались лет пятнадцать тому назад... Мать прятала от отца эту фотографию - и не без оснований.
Отец... Кто ты и где ты, Лазор Угнелис, МОЙ настоящий отец? Меньше месяца длился этот головокружительный роман ее матери - ровно столько, на сколько была путевка в Гинтару. А через восемь месяцев, аккурат в день ее появления на свет, пришла телеграмма: "АВЕ МАРИЛЛИЯ ДЕВОЧКУ НАЗОВИ ЛИНДОЙ".
Откуда он знал, что это будет она, а не сын? Как угадал точный день - день святой Элеонор, хранительницы Гинтары?
В любом случае, папочка, кто бы ты ни был, хоть демон-хва из когурийской сказки - но отсутствие твоего генотипа в окружной поликлинике поломало твоей дочери всю жизнь. И так-то, как дочери неизвестного отца - не больше одного ребенка. А прибавить сюда телосложение - родилась-то на месяц раньше срока, вот всю жизнь и не хватало десяти процентов до минимальной нормы веса - да еще и болевой порог пониженный...
Никто и никогда не возьмет ее замуж. Кому нужна женщина, не способная дать жизнь детям?!
Из комнаты донесся дружный смех сестренок. Вот уж у кого не будет подобных проблем - все три прекрасные ругианские телочки, спортивные, с хорошей родословной и звучными кличками, взятыми все из тех же сериалов: Маэстина, Дзидра, Альдона... Леопольд Ковенски великолепно делает все, за что ни возьмется, в том числе и дочерей.
Другое дело - она, старшая. Угнела. Ни лыжи, ни велосипед, ни даже танцевальная студия... И кому нужна теперь ее хваленая красота, единственное, кроме имени, отцово наследство? Красота, уже год как ставшая несомненной и обещавшая развернуться в нечто большее...
А впрочем, известно, кому. Красивая женщина, любовь с которой не оставляет последствий...
За окном темнело. Она взяла со стола зеленую свечку в форме белки, символа этого года. Оглядываясь на дверь, коснулась пальцами фитиля - и тут же над свечкой вспыхнуло маленькое дрожащее пламя.
Угнела! Она гордилась этим и тем, что внешностью удалась в своего непонятного отца. И ни за что и никогда не променяла бы его имя на респектабельно звучащую фамилию Ковенска.
Она полезла на стул, желая поставить свечу повыше - и снова резанула острая боль между ног.
– Ненавижу!
– исступленно воскликнула она, стоя на стуле и держа свечу в протянутой руке.
– Ненавижу этот гребаный Ругиланд! И президента Виторию ненавижу с ее проклятой программой сохранения генофонда! И все это благополучное семейство Ковенски тоже ненавижу! И ящик ваш с идиотскими сериалами, и институт, и вообще химию нашу наследственную, и весь этот мир!!! Господи, если ты действительно есть, скажи неужели нигде в мироздании нет места, где я смогу жить так, как я, а не как надо им?! Хочу туда! Хочу!
(Тогда она еще очень легко бросалась этим словом "ненавижу", ибо было ей лишь неполных семнадцать лет. Всем нам в этом счастливом возрасте хотелось умереть как можно более красиво и посмотреть, как наши близкие будут плакать над нашим гробом...)
Она резко дернула вниз руку со свечой - и вдруг замерла ошеломленно, глядя расширившимися глазами на повисшую перед ней в воздухе... трудно сказать, что это было. Словно комната, тонущая в полумраке, была всего лишь изображением на холсте, но кто-то полоснул по холсту ножом, и в разрезе проглянуло небо, сияние дня...