Шрифт:
Его похоронили в углу маленького кладбища возле Gif а. По дороге ЛЮ разговорилась с поэтом Блезом Санд- раром и потом записала в дневнике:
«Леже никогда не был абсолютным кубистом. Он никогда не впадал в дорогую этой группе ересь. Он не был замкнутым теоретиком, он был открыт всему новому и готов был пользоваться всеми средствами, полезными его ремеслу. Он обладал редким даром — никогда не терять из поля зрения главное — глубину темы. Движение Леже в искусстве шло вглубь, и чем больше он понимал, тем становился опытнее, тем ближе подходил к теме, тем глубже становилось ее содержание».
Сохранился перевод стихотворения Фернана Леже, не изданного у нас. Его перевела Лиля Юрьевна.
РУКИ СТРОИТЕЛЕЙ (памяти Маяковского)
Их руки похожи на их инструмент,
Их инструмент — на их руки,
Их брюки на горы, на стволы деревьев,
Только те брюки правильные, на которых
складка не заглажена. У Тотора эта складка будет в воскресенье:
Он вольноотпущенник, он вне всего,
Это нравится его жене, его дочери, его консьержке. Тотор шикарен,
Он переряжен В неделю раз,
Кисти его рук тяжело повисли, они много поработали,
Носили тяжести, рушили, строили,
очень высоко, очень глубоко, под водой, в поднебесье,
На всем земном шаре.
ВОТ ОНИ, ЭТИ РУКИ!
Они не похожи на руки его хозяина, ни на благословляющие руки прелата.
Пока машина будет работать на хозяев, вид этих рук не изменится.
Но близятся времена, когда машина станет работать НА НИХ.
Тогда и у него будут такие руки, как у его хозяина.
ПОЧЕМУ БЫ НЕТ?
И у него, в свою очередь, будут перчатки.
ПОЧЕМУ БЫ НЕТ?
ЕГО МАШИНА, ЕГО ЗАВОД, это близится, оно на пути.
ЕГО ЖИЗНЬ НАЧИНАЕТСЯ СЕГОДНЯ!
(Напечатано в журнале «Heures Claires des Femmes Francaises»)
С годами все три семьи — Леже-Бокье, Брик-Катанян, Арагон-Триоле — изменились, время и возраст сыграли свою роль, все стали нетерпимее, резче, чаще раздражались на Надю, отношения с ней разладились, что явно чувствуется в переписке сестер. Им невыносимо было слышать от Нади ее вечные панегирики Сталину и коммунизму, оправдание наших безобразий и беззаконий, ее нетерпимость ко всему заграничному, несмотря на миллионы в банках, виллы, лимузины и открытый счет у «Ланвен». Разговоры и споры стали принимать характер скандала.
В своей одержимости Надя доходила до прямого доносительства. Об этом всем нам стало известно 24 сентября 1994 года из газеты «Культура»:
«Ростропович представил газете текст, с которым он ознакомился в секретном архиве КГБ. Это письмо в 1974 году Надя Леже направила Петру Абрасимову, в то время заведующему отделом ЦК КПСС. Ее удивляло поведение супруги Ростроповича певицы Галины Вишневской, недовольной тем, что ее мужа посылают выступать перед колхозниками. По мнению Нади Леже, «не все могут поехать в город, чтобы послушать оперу» и Ростропович должен почитать за честь поездку по деревням. «Полагаю, Ростроповичу и его жене следует предложить остаться на Западе, т. к. они не способны испытывать признательность по отношению к СССР, который дал им образование и сделал из них знаменитостей».
Вот так.
ЛЮ и Эльза не могли знать об этом доносе, но вели с Надей жестокие идейные споры, и отношения обострились до предела. Другие Надины друзья, зная о ее взглядах, пропускали все мимо ушей. Слишком велик был соблазн «сладкой жизни», которую Надя оплачивала знаменитым (при ее тщеславии) и нужным ей людям. Вообще же она была человеком широким и щедрым, а художницей небесталанной.
В один прекрасный вечер Надя и Фурцева пришли в Большой театр на «Дон Кихота» с Плисецкой. Сидя в первом ряду, Надя в своей громкой и безапелляционной манере возмущенно говорила Фурцевой, что «Арагонам и
Брик нельзя доверять, что они отпетые антисоветчики и относиться к ним надо соответственно». Все это слышали окружающие — Надя и не считала нужным понижать голос. А в то время прослыть антисоветчиком нашим гражданам не сулило ничего хорошего.
Этого было достаточно, чтобы ЛЮ, Василий Абгарович, Эльза и Арагон прервали с Надей всякие отношения. До самой смерти они пребывали в глубокой вражде с ней.
Эти штучки Кокто, Симона Синьоре и Ив Монтан
Году в пятьдесят восьмом Эльза прислала сестре пластинку — «Человеческий голос» Жана Кокто на музыку Пуленка. Опера настолько понравилась ЛЮ, что она перевела текст. И раздала нам экземпляры, чтобы мы, не понимающие французского, могли слушать не только музыку, но и понимать смысл. Это была история покинутой женщины, которая пытается удержать любовника, разговаривая с ним по телефону. В драме эту роль играла Мария Казарес, в кино снялась Анна Маньяни, а в опере пела Дениз Дюваль. У нас в Большом поставили эту одноактную оперу, дирижировал Ростропович, а пела Вишневская. Она была, как всегда, злая, неулыбчивая, и казалось естественным, что ее героиню таки бросили. «Человеческий голос» меня вообще заинтересовал, и я заговорил с ЛЮ о Кокто, которого в пятидесятые у нас совершенно не знали — как будто его и не было. ЛЮ, рассказывая о нем, в частности, вспомнила: