— Джентльмены, я не лысею, — шептал несчастный, — честное слово.

Мы быстренько разбежались.

— Извините, господин Пинто, — обратился ко мне почтальон, — вы, верно, парикмахер, а?

— Нет, нет. Пока я только учусь.

* * *

Позорное предательство Мици задело меня значительно сильнее, чем я готов был себе признаться. Я чуть ли не с рождения привык, что женщины принимают меня с распростертыми объятиями как в физическом, так и в духовном аспекте. Характер мой кажется на первый взгляд холодным, однако я преисполнен различных устремлений и любопытства. Женщины всегда чувствовали, что во мне таится опытный ухажер и покоритель сердец, однако эти качества я стараюсь, по возможности, не проявлять в таких стандартных формах, как подарки, стоящие денег. Я был джентльменом, который всегда знал, где проходит граница и как далеко я могу позволить себе зайти с той или иной женщиной. Поэтому я успевал предотвращать неприятности, которые могли бы произойти со мной вследствие нарушения этой тонкой грани в личных отношениях.

— Гидеон, — сказала мне недавно одна симпатичная девушка, — даже если бы ты был не ты, а кто-нибудь другой, ты бы все равно мне нравился.

Правда, эта девушка находилась в состоянии подпития, когда сделала это заявление, да, впрочем, была не такой уж и девушкой.

И вот появляется эта Мици, ростом с мизинец, и пытается удалить меня с дороги. Я не считал ее соперницей, достойной сражения, пока она не предложила мне пойти повеситься на первом попавшемся дереве. Разумеется, человек с чувствительной душой средневекового рыцаря без страха и упрека после этого уже болтался бы на дереве в ближайшей роще. Но мы живем не в средние века, господа, — о, нет!

Раздумья о средневековье заставили меня вспомнить о предстоящем судебном процессе из-за этой невозможной статьи Пепи. Я воздел очи к небу и, увидев, что там собираются грозовые облака, поспешил в кафе «Хоп».

Там в уголке я обнаружил Пепи, обложенного толстенными книгами. Он строчил очередную статью. Я направился было к нему, но Йони, метрдотель, остановил меня.

— Извините, господин, — вежливо сказал Йони. — у меня есть указание господина главного редактора не допускать к нему никаких людей, которые могут ему помешать. Говоря словами самого редактора Шумкоти, даже папе римскому запрещено к нему подходить.

— Дружок, — сказал я тихо, — подойди, пожалуйста, к твоему главному редактору и скажи ему, что здесь Гидеон Пинто, а не какой-нибудь папа из Ватикана, просто Гидеон Пинто, лично. Это все, что ты должен сказать, дружок, не больше и не меньше. Иди.

Я уселся в сторонке и увидел, как метрдотель подошел к Пепи на цыпочках, чтобы, не приведи Господи, ему не помешать. Через минуту Йони возвратился:

— Ну что вы упрямитесь, господин? Я же сказал, что нельзя мешать господину главному редактору.

— Ты сказал ему, что Гидеон Пинто здесь?

— Сказал.

— И что тебе ответил этот сопляк?

— Точный ответ господина Шумкоти был весьма насыщен эмоциями. Он просил передать, чтобы вы записались на прием к нему у секретаря.

— Черт побери, кто же этот секретарь?

— Я.

Продолжить Йони не успел, так как я силой прорвал кольцо обороны и подошел к Пепи, обуянный гневом.

— Это что такое?! — закричал я с лицом, пожелтевшим соответственно моменту. — Тебе взбрело в голову, что я должен записываться к тебе на прием, сволочь?!

Пепи медленно поднял на меня взгляд, холодный, как лед, как лед в начале таяния:

— Нет, дружок, тебе не нужно никуда записываться. В будущем я назначу официальные часы приема и каждый сможет ко мне свободно подойти. Однако сейчас я занят написанием новой, очень важной статьи — открытого письма профессору Силу. Это будет произведение, которое изменит лицо общества. Так что не устраивай здесь скандалов, дружок.

Да, мне уже многие говорили, что я, когда волнуюсь, склонен повышать голос до крика. Я уселся напротив Пепи и спокойно заказал пиво у телохранителя Йони. Мне это было необходимо, поскольку искусственно официальный тон Пепи просто выводил меня из себя.

— Послушай-ка, Пепичка, — процедил я сквозь зубы, — не выставляйся передо мной важным человеком, а то я тебе такую оплеуху отвешу, что все твои зубы разлетятся. Ты думаешь, дорогой, что забрался на самую вершину? Да я быстренько могу столкнуть тебя в яму и закопать, как только мне захочется. Я докажу в суде, что ты, а не я, написал ту идиотскую статью против Пулицера. А затем побегу в газету и покажу им твои показания на суде, где говорится, что я создал эту сенсацию, а ты просто негодяй, который прокололся.

Пепи одним духом допил свое пиво.

— Ты прав, — сказал он, — извини. Но ты ведь знаешь, что пока я не выпью хорошенько, у меня нет ни малейшего понятия о том, что я говорю или пишу. Извини.

Мы отогнали официанта, который вертелся возле нас, и я вкратце описал Пепи, какое будущее ждет нас в связи с приближающимся судом с лысым. Пепи обуял страх, ибо мой друг в конечном счете всегда был жалким червяком, и он принялся меня умолять, чтобы я взял на себя всю ответственность за ту клеветническую статью, так как он опасается, что его бросят в тюрьму на самом пике журналистской карьеры из-за ложных показаний.