Суровый господин с жесткими пшеничными усами. Перед ним — раскладной пюпитр для письма, бумага и чернильница со стеклянным витым пером. Налетает ветер, воет, теребит бумагу, но листки не уносит, бумага закреплена. Господин в летах, грузен. Спокойствие и равнодушие.

Он держит в руках луковицу часов, цепочка уходит под жилет. Господин защелкивает часы и убирает в жилетный карман.

Этот важный господин — распорядитель дуэли.

— Господа… господа, прошу ко мне! — повышает голос распорядитель, чтобы перекрыть вой ветра. — Начинаем.

Он зачитывает вслух, о чем договорились секунданты, подводит итог:

— Был выбран поединок на пистолетах. Что ж, вполне ожидаемое решение. Остались некоторые формальности… Каким оружием желаете воспользоваться? На ваш вкус, господа: дуэльный набор от Мортимера — рекомендую, классика! — или превосходная пара галлийской работы. Что выбираете? Господин актер, слово за вами.

— Я бы предпочел револьверы, — говорит Тушинский. — Если позволите.

Молчание. Лица секундантов вытягиваются, но распорядитель невозмутим.

— Ваше слово, господин лейтенант?

…мертвый, раздувшийся дирижабль, выброшенный на берег. И чайки кружат над ним.

— Согласен.

— Прекрасно, — распорядитель даже не моргает. — Благодарю, господин актер. Тогда, я считаю, будет справедливым, если ваш противник выберет дистанцию. Какую дистанцию предпочитаете? Господин лейтенант!

Офицер поводит плечами.

— Простите?

— Дистанция, господин лейтенант?

— Тридцать шагов, — голос звучит низко и хрипло, как от недосыпа.

Распорядитель кивает: все по кодексу. Потом говорит:

— Господа, позвольте осмотреть ваше оружие.

Негромко щелкает застежка кобуры. Офицер протягивает револьвер рукоятью вперед. Черные каучуковые накладки, вороненый металл, в предохранительное кольцо продет витой шнур. У офицера — побелевшие пальцы, неровно обгрызенные ногти. Револьвер Тушинского из светлой стали, рукоять украшена перламутром. Секунданты осматривают оружие, диктуют распорядителю по очереди — тот записывает:

— Револьвер системы Лебеля, калибр восемь миллиметров. Ствол длинный.

— Револьвер системы Кольта, морской, калибр девять. Ствол средний.

— Неравноценно, господа, — говорит распорядитель, закончив писать. Револьверы лежат перед ним на раскладном деревянном пюпитре: блестящие металлические рыбины. — Неравные условия. Что будем делать?

Тушинский открывает рот… Офицер резко дергает головой: неважно. Тушинский переводит движение губ в многозначительное "о!".".

Некоторое время распорядитель молчит, внимательно смотрит на противников. В пшеничных усах гудит ветер. Глаза светлые и неподвижные — точно из стекла.

— Должен предупредить, господа, — произносит распорядитель наконец, — что выяснившиеся обстоятельства придают дуэли статус "исключительной". Вы знаете, что это означает?

— Это означает, — продолжает распорядитель, игнорируя возмущенные возгласы секундантов, — что суд чести может счесть условия и итог поединка сомнительными, что, в свою очередь, приведет к судебному разбирательству. Вы меня понимаете?

Глухой рокот волн. Вой ветра.

— Да, — говорит офицер.

— Да, — Тушинский. — И стала буря…

— И у вас нет возражений?

— Нет.

— Нет.

— Ваше право, — заключает распорядитель. — Однако мой долг — внести изменения в протокол. Извольте дать мне несколько минут…

Прежде чем встать к барьеру, офицер в последний раз оглядывается. Скальный обрыв, волны бьются о камни. Водяная пыль. К городу ведет дорога — зигзагом; вдалеке виден маяк Фло и — гораздо ближе, темным конусом, с головой в облаках и тумане, маяк Тенестра.

Зовите меня Козмо.

Мое имя никак не переводится, и искать в библии значение его бесполезно. Разве что кроме одного — мои родители, как вы уже, наверное, догадались, безумно любили оперу. Иногда мне казалось, что они любили оперу больше, чем меня.

Сейчас, пройдя путь от точки А до точки Б, получив пулю в левую руку и станцевав танго (вы о нем еще узнаете), я могу сказать: так и есть. Я не входил в круг родительских интересов. Наверное, когда у них появился я — красный и сморщенный, орущий благим матом — родители сходу предрешили мне карьеру оперного певца-баритона, но — просчитались. Любимца публики из меня не вышло. Певца, к счастью, тоже.