— О…

— После этого я понял, почему вы тогда так сильно опоздали. И промокли до нитки.

— Да…

— Это и есть доброта.

— С ней был маленький мальчик — наверное, ее внук. Они замерзли, промокли и устали, — пролепетала Одри.

— Вы всегда стесняетесь, когда люди узнают о ваших хороших поступках?

— Да нет. Просто это такая мелочь… — пожала она плечами.

— Для нее это была не мелочь.

Одри только поежилась от неловкости.

— У вас очень мало денег — насколько я понимаю, всего остального тоже; тем не менее вы отдаете все, что у вас есть, незнакомой старой леди без всякой уверенности в том, что когда-нибудь получите обратно…

— Там было совсем немного. Всего несколько тысяч лир…

— Когда у вас нет ничего, несколько тысяч лир — тоже деньги. И я потратил весь вчерашний вечер на то, чтобы разгадать загадку Одри.

— Никакой загадки во мне нет. И льстить мне глупо, — насмешливо добавила Одри, пытаясь сделать так, чтобы последнее слово осталось за ней. — Я снова могу начать преследовать вас!

— Значит, вы преследовали меня?

— Нет.

— Жаль.

— Что? — переспросила ошеломленная молодая женщина и вдруг услышала эхо торопливых шагов. — Кто-то идет, — прошептала она то ли с облегчением, то ли с досадой.

Витторио хитро улыбнулся, выпустил ее руку и поднял лежавший на ступеньке фонарь. А затем — наверное, для перестраховки — заколотил в дверь.

Открывший ее пожилой человек рассыпался в извинениях перед Витторио. Впрочем, она не поняла и половины его слов. Одри устало улыбнулась старику, а затем вслед за Витторио вышла наружу.

Маричелли быстро отвел женщину к машине, снял покрывало с заднего сиденья, тепло закутал Одри и посмотрел на нее сверху вниз.

— Дождь кончился, — ни с того ни с сего сказала она.

— Да.

Одри отвела глаза, не зная, что сказать; потом посмотрела на небо, на звезды и вздрогнула.

— Я боялась, что останусь там навечно и больше никогда не увижу неба.

— Думаете, мы бы бросили вас? — лукаво спросил он.

— Нет, но мне показалось, что прошло очень много времени.

— Вам не показалось.

Она кивнула, по-прежнему не сводя глаз с небосклона.

— Я вижу Орион и, наверное, Большую Медведицу… — Молодая женщина едва заметно улыбнулась, а затем снова посмотрела на Витторио. — Извините меня за… Я имею в виду…

Он не ответил, лишь только приложил к щекам Одри теплые ладони, посмотрел на нее сверху вниз, плутовато, по-мальчишески улыбнулся, и она засмотрелась на Витторио, не в силах отвести глаз.

— Покажите мне, где вы ударились, — нежно велел он, и Одри покорно отвела волосы, показав ему шишку. Витторио легонько провел по ней пальцем, а затем наклонился и бережно поцеловал. — Все пройдет, — хриплым голосом сказал он.

— Да, — едва дыша, прошептала Одри. Что-то случилось, но она не знала, что именно. Он заставлял ее чувствовать себя неопытной, наивной, и поскольку Одри не умела флиртовать и кокетничать и не знала, почему Витторио продолжает оставаться таким добрым, она неловко спросила: — Это Рико поднял тревогу?

Он снова улыбнулся.

— Видимо, не найдя никого из нас, он заволновался и позвонил сторожу…

— Но почему это заняло столько времени?

— Не знаю, — сухо ответил Витторио. — Когда мы вернемся, можете спросить его сами. А спросить меня, почему вчера вечером я поцеловал вас, вы не хотите?

— Что? — недоуменно промолвила она.

— Вы не считаете это странным?

— Странным?

Он слегка пожал плечами.

— Вы действительно забыли передать мне окончание разговора с Алексом?

— Да. Мама прервала меня на полуслове. А потом я забыла.

— И погнались за мной. Не потому ли, что хотели посмотреть на Джованну? — поддразнил он.

— Нет! И не смейте так улыбаться! Мне безразлична ваша Джованна! И почему вы вчера улыбались? Потому что считали это смешным?

— Нет. Когда-нибудь я расскажу вам об этом… может быть.

Раздосадованная до глубины души, Одри пробормотала:

— А когда вы целуете Джованну, вы тоже улыбаетесь?

— Нет, потому что Джованна никогда не злит меня.

Не веря своим ушам, Одри повторила:

— Не злит?

— Да, не злит, потому что я этого не люблю. Я терпеть не могу злиться. Поэтому я и вынужден был вас поцеловать.

— Так же, как Джованну?

— Нет, потому что у Джованны никогда не бывает такого выражения лица, словно она хочет, чтобы ее крепко поцеловали.