Я заметила – знойная женщина, – что у Кевина очень красивое тело. Когда он раздевался перед купанием, практически все оно хорошо просматривалось. Прошедшей ночью я видела не намного больше, чем много раз до этого. Почему же тогда я была так поражена, как подросток? Что-то изменилось в нем или во мне. Причина в тебе, дорогая Энн, это ты сошла с ума.

Когда первый раскат грома пронесся над деревьями, я выкарабкалась из бассейна, сопровождаемая насмешками Кевина.

– Бассейн – опасное место во время грозы, – прокричала я темноволосой прилизанной голове, лежащей на гладкой поверхности воды и напоминающей о французской революции. Кевин открыл рот для ответа, забыв, что его окружает вода, и скрылся с поверхности. Смеясь, я побежала переодеваться!

Теперь я начала понимать кое-что в человеческой натуре, чего не могла постичь прежде. Почему люди, застигнутые извержением вулкана или каким-либо другим стихийным бедствием и едва не погибшие, расчищают завалы и возвращаются жить на прежнее место? Они делают это, потому что не верят, что это может повториться. Они не верят, что это может снова случиться на прежнем месте. Человеческая натура обладает удивительной способностью игнорировать то, во что не хочет верить. Здесь я одна находилась рядом с человеком, принимающим среди ночи воображаемую леди; и двенадцать часов спустя после присутствия на этом спектакле я убеждаю себя, что все это было во сне.

Он был таким нормальным! Несмотря на едкие замечания, он ненамного отстал от меня, когда я сбежала из бассейна. Вместе мы проделали хорошо знакомую работу по подготовке дома к непогоде – закрыли окна и собрали животных. Вместе мы сидели в библиотеке: Кевин с консервной банкой пива, я со стаканом кофе со льдом. Мы подшучивали над бедной Эми, которая пыталась забраться к Кевину на стул. Я гладила Петтибоун, которая сидела у меня на коленях и неистово мурлыкала.

– Она любит меня, – сказала я.

– Кошки мурлыкают, когда нервничают, – сказал Кевин. – Она, наверное, боится грозы.

– Премного благодарна.

Небо за окном было по-ночному темным. Кевин включил лампу позади своего стула и придвинул книгу. Это был красивый том, искусно переплетенный с помощью коричневой телячьей кожи с золотыми тиснеными рисунками.

– Что ты читаешь? – спросила я лениво.

– Это? Это история Мандевиллей – семьи, которая последней владела этим домом в Англии.

– Фамилия звучит знакомо.

– Для меня нет. Эти люди ничем не выделялись. Они были очень инертны.

– Тогда почему ты читаешь это?

– Черт меня знает, – сказал весело Кевин. – Наверное, я надеюсь открыть какой-нибудь громкий скандал викторианского периода.

– О том, кто в действительности скрывался под именем Джек Потрошитель? – предположила я. – Или имя любовницы принца Альберта?

– Я не знал, что у него была любовница.

– Он должен был ее иметь. Никто не смог бы быть чистым и лояльным по отношению к такой скучной женщине, как королева Виктория, и ни разу не сбежать от нее к кому-нибудь.

– Если это так, то она не принадлежала роду Мандевиллей. Они не отличились ничем интересным.

– Насколько я понимаю, именно у них наш друг Рудольф купил этот дом?

– Совершенно верно. Среди них к 1925 году не осталось ни одного мужчины. Оба сына погибли во время первой мировой войны. – Кевин отбросил книгу в сторону. – Мне придется вернуться еще дальше назад, – сказал он как бы про себя.

– Назад? Куда?

– К людям, которые владели домом до Мандевиллей. Только четыре поколения из них жили в нем – они купили дом в начале девятнадцатого века у семьи с фамилией Левендорп.

– Ну?

– Дело в том... – Кевин осторожно наблюдал за мной. – Если ты будешь смеяться, я положу в твою постель жабу.

– Я не буду смеяться.

– Такое место, как это, подобно вере, ты понимаешь? Я последний, вернее, последний по счету в длинной цепочке людей, которые жили здесь, смотрели на дом как на прибежище, поддерживали его жизнь, можно сказать. Он дает человеку чувство вечности, редкое в наши дни. Я хочу сказать, что некоторым камням в этих стенах свыше пяти веков.

– Нет, не пять веков, а пять миллионов лет. Именно тогда Земля образовалась из раскаленной плазмы. Это похоже на исследование своей родословной, – сказала я с пренебрежением. – Все мы произошли от кого-нибудь. Для меня нет разницы, то ли это Юлий Цезарь, то ли один из его рабов.

Его глаза блестели. Кевин наклонился вперед, готовый привести аргумент. Но в это время прогремел гром подобно взорвавшейся над головой бомбе. Котенок и я одновременно подпрыгнули.

– Испугалась? – спросил Кевин.

– Я не люблю бурь.

– Хочешь сесть ко мне на колени? Я предпочел бы тебя Эми.

Его взгляд говорил, что он подразумевает больше того, что сказал. Я могла бы принять приглашение, но в это время хлопнула передняя дверь и в холле раздались голоса.

Они вошли смеясь. Очевидно, над шуткой, которую ни я, ни Кевин не слышали. Руки Би откидывали мокрые завитки волос со лба. Роджер отряхивался, как большая собака. Они не держались за руки и не прикасались друг; к другу, но в ту минуту, когда я увидела лицо Би, я поняла, что между ними что-то происходит. Этого нельзя передать словами ни себе, ни кому бы то ни было; но это было так же видимо, как улыбка, так же осязаемо, как объятия.