В подобных условиях не стоит удивляться тому, что языческое наследие — Грааль и его поиск как инициация, позволявшая герою достичь совершенства, — впоследствии было использовано в качестве модели христианской аскезы. Однако порой благие намерения отходили на второй план: так, если взглянуть на рассказ о Перлесво под определенным углом зрения, то можно заметить, что он насквозь пропитан идеями крестового похода. Средневековое общество не отвергало столь воинственной концепции, предложенной монахами клюнийского ордена: «очищение мира от скверны», пропагандируемое «Перлесво», уничтожение зла, непременно исходящего от дьявола, — не преступление, а благое дело. Впоследствии подобное оправдание своим действиям будет использовать и «святая» инквизиция.

Приблизительно в 1200 году идеалы Римской церкви несколько меняются. Вслед за временем крестовых походов, необходимых не столько для того, чтобы укрепить веру, сколько для того, чтобы направить социальную агрессию в нужное русло, наступил период размышлений и созерцания. Милосердие, человеколюбие оттеснило в сторону понятия о правосудии и справедливости; яркий тому пример — деятельность святого Франциска Ассизского. Великолепные готические соборы окрыляли верующего, усиливая в нем любовь к Всевышнему и стремление выполнить любое его пожелание, что приводило к некоему «духовному дирижизму» в обществе.

Белое духовенство, примирившись с окружающей действительностью, довольно неприглядной в сельских областях, с головой погрузилось в повседневные заботы. Черное духовенство отгородилось от мирских проблем Добровольным отшельничеством. Новоявленные затворники проповедовали созерцание, доказывая, что Божьи намерения становятся ясными в монастырской тиши, в этом замкнутом мире, в котором, затмевая обманчивый блеск мирских иллюзий, сияет Божественная истина. В таком ключе было выдержано учение святого Бернара; аббатство Сито, духовный центр цистерцианства, способствовало повсеместному распространению нового течения. Итак, на смену действию пришло созерцание.

Не менее серьезные сдвиги произошли и в области теологии. Все усилия Церкви были направлены на то, чтобы упорядочить и прояснить некоторые догмы, ставшие несколько туманными в силу специфики своего появления: для выработки того или иного постулата то и дело приходилось прибегать к компромиссным решениям. Самым противоречивым являлся в то время вопрос о пресуществлении Христа. Проблема была решена в 1215 году в ходе Латеранского собора, на котором во всеуслышание было объявлено о догмате пресуществления: отныне хлеб, освященный духовным лицом, будет плотью Христовой, а вино в потире — его святой кровью.

Все это предрешило участь Грааля. Таинственный сосуд, являвшийся некой «святой вещью», был уподоблен чаше, наполненной кровью Распятого; кровь эта была пролита, чтобы отомститьза ошибку Адама и Евы, искупить ее и тем самым открыть человечеству путь к спасению. Таким образом, тема ритуальной кровной мести,отраженная в древнейших языческих текстах, естественным образом проявила себя и в христианской традиции.

1. ПРОДОЛЖЕНИЯ «ПЕРСЕВАЛЯ»

Вне всякого сомнения, последователи Кретьена де Труа создавали свои произведения для двора Фландрии. Сам Кретьен писал «Повесть о Граале» по заказу Филиппа Эльзасского, сына графа Фландрского, — того самого графа, что доставил в Брюгге сосуд, наполненный кровью Христа. Известно также, что волшебные истории о чуде святой крови Христовой распространялись вокруг аббатства Фекамп, любимого монастыря Плантагенетов на континенте; не миновал рой чудесных рассказов и аббатство Гластонбери.

К тому времени в Антиохии было найдено копье, якобы принадлежавшее центуриону Лонгину: воин, чье имя происходит от греческого «lagkias», пронзил им тело распятого Христа. Зародившийся в Англии и Фландрии культ святой крови Христовой и святого копья нашел поддержку в романе Кретьена де Труа: для этого автор умело использовал образы магического копья древних кельтов и таинственного сосуда, источавшего удивительный свет.

Долгое время считалось, что первым, кто продолжил «Повесть о Граале», был некий Вошье де Денен, однако в действительности первый последователь остался неизвестным. Он продолжил рассказ о приключениях Гавейна, племянника короля Артура, с того места, где Кретьен прервал свое повествование. В отличие от шампанского поэта все свое внимание он сосредоточил на рыцаре Гавейне, в то время как странствиям Персеваля не уделил ни строчки.

Итак, в одном из своих бесчисленных приключений Гавейн попадает в замок, где его принимает некий «безукоризненно честный человек»: он лыс, а главное — страдает от раны. Во время трапезы мимо Гавейна проносят кровоточащее копье, серебряный поднос и Грааль, который держит в руках плачущая юная дева; однако следом появляется гроб, в котором покоится тело мертвого рыцаря с двумя обломками меча, лежащими на его груди. Гавейн спрашивает, кто этот мертвый человек, но ему отвечают, что он сможет узнать это лишь в том случае, если сумеет соединить обломки меча так, чтобы они срослись. Гавейн пытается «срастить» части меча, однако это ему не удается. Проснувшись на следующее утро, он обнаруживает себя не в замке, а в болоте; рядом лежит его оружие, у дерева стоит на привязи его конь.