– Ты без меня – не бывает. И я без тебя – не бывает.

– Я не знаю, уничтожаешь ты меня или возрождаешь. Главное, что ты здесь. И все хорошо. Делай со мной все что захочешь. Скажешь умри – умру, скажешь убей – убью, скажешь уйди – останусь, велишь не любить – удивлюсь.

Лена приподнялась, чтобы заглянуть в глаза.

– Что?

– Это баллада. Старая очень. И ужасно сложная, мне не спеть, не хватит голоса. Всегда казалась мне надуманной… пока я не понял, что так оно и обстоит. Я сделаю все, что ты скажешь. Я – твой.

– Ну так и я…

– Нет, – перебил он. – Ты не сделаешь все, что я попрошу. Ты – моя, я знаю. Знаю, что любишь…

– Рош, нельзя любить до потери человеческого облика, – начала сердиться Лена. Он покачал головой.

– Нельзя. Наверное. Но я так скажу: смотря кого. Тебя – можно. И даже не возражай. Я не поспорить с тобой хочу. Просто хочу, чтобы ты знала. Я уже об этом говорил… раз сто. Только неправильно все время говорю, ты никак не понимаешь. Это мне – в радость. Я не раб… хотя и раб. Собственностью короны до конца мне стать так и не удалось, а твоей собственностью – хочу стать, но ты не позволяешь. И за это я тебя только крепче люблю. Глубже. Серьезнее. И наш океан– это ведь тоже не просто так, правда? Ни у кого, никогда, и никто никогда о таком даже не слышал… Мне кажется, что Гарвин даже и не верит… Мне во всяком случае.

– А мне верит?

– Тебе – да, потому что у женщины такое может быть. Но чтоб у мужчины… чтоб вообще – ничего.

– То-то он ходил подсматривать, – проворчала Лена, снова прижимаясь к его плечу. – Вообще не понимаю, как можно…

– Он эльф, – напомнил шут. – Я бы не стал, и Маркус тоже. Ты же знаешь. Устроены они немножко иначе. Взгляд на мир другой. Мировоззрение, как ты говоришь. Хорошее слово. Емкое. – Он замолчал, и Лена, слушая его выравнивающееся дыхание, уже начала задремывать, когда он сказал: – Если бы я мог сделать тебя счастливой…

Сон слетел мгновенно.

– То есть как – если бы мог? – поразилась Лена. – Ты сделал, Рош.

– Ты просто не знаешь, о чем говоришь, – тихо засмеялся он. – Если бы ты осознавала, что у нас… если бы вместо океанабыло то, что должно…

– Рош, чем поклясться, что я счастлива? Почему ты уверен, что у нас должнобыть что-то другое?

– Потому что ты женщина, а я мужчина. И ты должна чувствовать все, когда мы вместе. Ну, я тоже, конечно, должен, только мне и так хорошо.

– А мне-то тем более.

– Не целуй меня.

– Почему?

– Потому что я за себя не ручаюсь.

– И не надо.

Он решил компенсировать океани отсутствие воспоминаний ласками. Лена умирала под его руками и губами, перехватывало горло, она даже вздохнуть не могла, не то что заговорить. Дурак. Почему такой дурак? Чем ему плох океан?

Дождь прошел к утру. Пару раз кто-то из мужчин, чертыхаясь, выпускал из палатки Гару, а потом, чертыхаясь еще громче, вытирал его мокрую шкуру: спать-то приходилось вповалку. Как они умудрились проспать около полутора суток? Лена с шутом спали далеко не все время.

– Однако утомленным выглядишь, – заметил Гарвин, покосившись на шута. – И Аиллену вон замучил.

– А мне кажется, что ей нравится быть замученной, – хихикнул Маркус. – Вон довольная какая. И дерется еще!

Милит сворачивал палатки, беззастенчиво высушив их магией. Искать сухие дрова не хотелось, а чаю хотелось, и Гарвин в несколько секунд вскипятил воду. Магия стала настолько привычной, что Лена давно перестала удивляться. Не удивлялась же она телевизору или компьютеру.

А телевизор и компьютер уже стали просто словами. Архаизмами. Именно так – устаревшими, потому что мир магии казался уже не средневековым, а очень даже продвинутым. Несмотря на публичные казни, применение пыток и прочие обычаи, казавшиеся ей варварскими. Какой-нибудь араб из Ирака ее, русские, привычки тоже мог считать варварскими. Тем более что налет цивилизованности имеет обыкновение исчезать при первых звуках войны, например.

– Ешь. Тебе очень нужны силы. Впечатление, что ты не сможешь даже ноги переставлять, – с преувеличенной заботливостью сказал Маркус. – Что ж он с тобой делал-то?

– Рассказать? – буркнула Лена. – А то вдруг ты не знаешь?

Маркус аж пополам сложился, а услышавшему ее слова Гарвину и вовсе плохо стало, он так хохотал, что даже на ногах не удержался и сел в грязь. Тут уж развеселились и остальные. Любая банальность кажется им вершиной остроумия, а действительно смешного замечания они могут и вовсе не заметить.

Гарвин так и путешествовал в грязных штанах, пока они не высохли. На следующем привале он тщательно их вычистил, когда Лена мыла посуду в ручье. Вода в нем была такая вкусная, каким никогда не казался даже столь ею любимый апельсиновый сок. Эх, вот бы апельсинчик для полного счастья и хоть долечку горького шоколада… нет, лучше плитку.

Сдавленно ахнул Гарвин. С испугу Лена уронила в ручей кружку и резко обернулась.

– Тьфу ты, я думала, что серьезное… Корин, ну что тебе еще надо?