Шрифт:
– Да индейцы же!
– Индейцы?
– Ну да! Целое племя! Представьте себе, мисс, как я уже вам сказал, я спал сладким сном. Вдруг слышу – кто-то разговаривает в хижине прямо над моей головой, потом шелест бумаги, как будто кто-то тасует карты... Святой Патрик, а это что?
– Что?
– Разве вы ничего не слышали?.. Вот и опять! Топот лошадей! Они около хижины...
Фелим бросился к двери.
– Святой Патрик! Нас окружили со всех сторон всадники. Их целая тысяча, и еще подъезжают... Это, наверно те, о которых Зеб... Надо, значит, его вызвать. О Господи! Того и гляди, не успею!
Ирландец схватил ветку кактуса, которую для удобства принес с собой, и выбежал из хижины.
– Ax! – воскликнула креолка. – Это они! Мой отец, а я здесь... Что сказать? Святая Дева, охрани меня от позора!
Луиза инстинктивно бросилась к двери и заперла ее, но тут же поняла, что это бесполезно. Тех, кто был снаружи, подобное препятствие вряд ли могло остановить. Она заметила в стене щель. Бежать?
Поздно! Топот копыт уже раздавался позади хижины. Всадники окружили хакале со всех сторон.
Да и все равно ее крапчатый мустанг привязан около хакале; не узнать его они не могли.
Но и другая, более великодушная мысль удерживала девушку от бегства: ее возлюбленному грозит опасность, от которой его не спасет даже бессознательное состояние; кто, кроме нее, может его защитить?
«Пусть я потеряю свое доброе имя, – подумала креолка, -потеряю отца, друзей, всех – только не его! Это моя судьба. Пусть позор, но я буду ему верна».
Луиза встала около постели больного, готовая пожертвовать ради него даже жизнью.
Глава LXII. НАПРЯЖЕННОЕ ОЖИДАНИЕ
Никогда еще около хижины мустангера не раздавалось такого топота копыт – даже в дни, когда его кораль был полон только что пойманными дикими лошадьми.
Фелима, выбежавшего из двери, останавливают несколько десятков голосов.
Самый громкий и властный принадлежит, по-видимому, предводителю отряда:
– Остановись, негодяй! Бежать бесполезно! Еще один шаг -и ты будешь убит! Остановись, говорят тебе!
Ирландцу, который кинулся к кобыле Зеба Стумпа, привязанной по ту сторону поляны, пришлось остановиться.
– Поверьте, джентльмены, я совсем не собирался бежать,-произносит он дрожащим голосом при виде свирепых лиц и наведенных на него ружей. – У меня таких намерений вовсе не было. Я только хотел...
– ...сбежать, если тебе удастся. Начал ты неплохо... Сюда, Дик Треси! Свяжи-ка его!.. Помоги ему, Шелтон! Черт побери, уж больно чудаковат этот простофиля! Вряд ли это тот, которого мы ищем.
– Конечно, нет! Это его слуга.
– Эй, вы там, за хижиной! Не спускайте с нее глаз. Мы его еще не поймали. Смотрите лучше, чтобы и мышь не проскочила... А теперь отвечай: кто там внутри?
– Внутри? В хижине, что ли?
– Отвечай, дурак! – говорит Треси, хлестнув ирландца веревкой.– Кто внутри хижины?
– О Господи! Тут уж не до шуток. Ну ладно. Во-первых, мой хозяин...
– Странно... Что это такое? – спрашивает только что подъехавший Вудли Пойндекстер, заметив крапчатого мустанга.
– Ведь это... лошадь Луизы?
– Да, это она, дядя,–отвечает Кассий Колхаун, который подъезжает вместе с плантатором.
– Кто же привел ее сюда?
– Наверно, сама Лу.
– Что за ерунда! Ты шутишь. Каш?
– Нет, дядя, я говорю совершенно серьезно.
– Ты хочешь сказать, что моя дочь была здесь?
– Была? Она и теперь здесь – я в этом не сомневаюсь.
– Невозможно!
– Посмотрите-ка туда!
Дверь только что взломали. В хижине видна женская фигура.
– Моя дочь!
Пойндекстер быстро соскакивает с лошади и поспешно направляется к хакале. Колхаун следует за ним. Оба входят в хижину.
– Луиза, что это значит?.. Раненый? Кто это? Генри?
Прежде чем ему успевают ответить, плантатор замечает шляпу и плащ Генри.
– Это он! Он жив! Слава Богу!
Пойндекстер бросается к постели.
Радость его мгновенно угасла. Бледное лицо на подушке -не лицо его сына. Плантатор со стоном отшатнулся.
Колхаун, кажется, взволнован не меньше. У него вырывается крик ужаса. Съежившись, он потихоньку выходит из хижины.
– О Боже! Что же это? – шепчет плантатор. – Что же это? Можешь ли ты мне объяснить, Луиза?
– Нет, отец. Я здесь всего несколько минут. Я нашла его уже в таком состоянии. Он бредит, ты сам слышишь.