Эрик сидел на подоконнике, рамы были широко распахнуты. Невидимый, но ощущаемый взгляд Палача устремлен в золотые и необычно-темные, багрянистые всполохи рассвета. Коста остро чувствовал присутствие живого человека в его обиталище, где многие годы не было никого, кроме хозяина. Эрик находился здесь, полностью физический и реальный — и в то же время находился где-то невероятно далеко отсюда, там, куда самому Косте никогда не будет дороги.

На мгновение подумалось, что Палачу, быть может, тоже заказан путь в это неведомое, прекрасное далеко, и оказаться там он может только так, замерев недвижно на подоконнике и глядя в живой рассвет чужой и равнодушной Терры.

Поймав себя на столь странной и даже в чем-то еретической мысли, крылатый немедленно ее отогнал. Палач — это Палач. Его логику смертному, пусть даже и такому, как Коста — не понять. Его мысли и замыслы — терра инкогнита для тех, кто не приблизился к подобному уровню. Его мечты… нет, об этом не хотелось даже думать. Коста не мог предположить, о чем может мечтать существо такой силы, обладающее колоссальным опытом и прожившее не подлежащее осознанию число тысяч лет.

Крылатый не мог понять только одного: плеера. Зачем Эрику плеер, почему он слушает терранскую музыку, когда может слышать мелодию Гармонии Сфер?

Конечно, он никогда не решился бы спросить. А если бы решился — ответ его очень сильно удивил бы. В том случае, если бы Палач ответил.

Песня закончилась, смолкла мелодия. Крылатый почувствовал непреодолимое желание попросить оставить ему копии песен, но плеер Эрика был с той, другой Терры, где еще не забыли, как петь, и еще не научились использовать микрочипы в качестве карт памяти для плееров.

— Здравствуй, Коста, — произнес Палач, не оборачиваясь. Коснулся панели плеера, выключая его.

Крылатый на мгновение растерялся, не зная, что ответить. Потом поднялся, подошел к окну.

— Ты все еще не передумал, — Эрик не спрашивал, он утверждал. — Это хорошо. Я не хотел бы разочаровываться в тебе.

— Я тоже, — голос со сна был хриплым, Коста сам удивился его звучанию.

— Знаю. Иначе я не пришел бы.

Несколько минут прошло в молчании. Эрик смотрел в гаснущий восток, где необычайное нежно-багряное зарево сменялось по-зимнему ослепительным голубым небом, по которому медленно поднимался ярко-золотой солнечный диск. Коста смотрел на Эрика, и белизна волос казалась ему не менее слепящей, чем солнце.

Светило поднялось над горизонтом, и молчание, до того казавшееся легким и свободным, стало сгущаться, липкой пленкой оседая на губах. Крылатый не смог выдерживать его долго.

— Закон все еще нужен этому миру? — негромко спросил он.

Палач помедлил, кивнул. И добавил:

— Но «закон» — это далеко не единственная ваша проблема. Я рассчитываю на то, что ты это понимаешь.

— Братство? — уточнил Коста.

— И братство — тоже. Я не дам ответов, ты должен найти их сам. Они перед тобой, осталось только открыть глаза и увидеть.

От странных речей и неожиданной безапелляционности Эрика Косте почему-то стало не по себе. Но уточнять он не решился.

— Теперь ты свободен от наблюдения этого «закона» и его подручных, — продолжил тем временем визави, и крылатый вздрогнул, не в силах сразу осознать услышанное. С губ сорвалось только донельзя нелепое:

— Что, уже? Но как?

Эрик обернулся, взгляд его, не замечая преграды непрозрачных очков, поймал взгляд Косты — и внезапно Палач усмехнулся. Не зло, скорее даже доброжелательно.

— А ты ждал молний, светопреставления, магических пентаграмм и древних заклятий? — иронично произнес он. — Должен тебя разочаровать, этого не будет.

— Нет, я… — Коста смутился. В первый раз за многие, многие годы.

— Бывает так, что самое важное случается буднично, — обронил Эрик, вновь переводя взгляд в небо.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду, — нет, он понимал. Но боялся так, как никогда в жизни. Боялся проснуться.

— Я имею в виду то, что ты услышал. Ты свободен от «закона»… если это можно так назвать. Ты — свободен. Но не приведи Создатель тебе заставить меня пожалеть об этом, — Палач произнес эти слова негромко, даже почти мягко, но Коста почувствовал, как встают дыбом тонкие волоски на загривке. А Эрик тем временем продолжал: — Они об этом не узнают столько времени, сколько ты сам себя не выдашь. Наложенные на тебя запреты я снял. Теперь ты сам себя ограничиваешь. Не ошибись, это будет страшнее, чем если бы ты попал под наказание этого «закона». Это все… пока что. Мы еще встретимся. И не забывай о том мальчике, которого ты оставил сиротой, выполняя преступный приказ.

Коста вздрогнул, подался вперед, открыл рот, желая объяснить, оправдаться — в первую очередь, верно, перед самим собой — но Палач уже растворился в воздухе. Несколько минут крылатый молча смотрел туда, где только что стоял самый необычный из всех возможных визитеров, и думал о том, что перед Эриком оправдываться было бы глупо — тот и так все знал и понимал. Но — сказал. Обвинил — зная, что Коста не мог иначе.

Или мог?

Или — не обвинил? Может быть, просто преследовал некую цель, смысл которой Косте еще только предстоит постичь?