Все это было логично и разумно, и Дьюкейну следовало бы ограничиться убеждением, что так оно и есть и, соответственно, дело, порученное ему, благополучно завершилось. Он же, однако, ограничиться этим не мог — отчасти из-за уверенности, возникшей на не слишком ясных основаниях, что есть в этом деле сторона, все еще остающаяся нераскрытой, и Биранн о ней знает, а отчасти из-за личного и глубоко неравнодушного отношения к Биранну. Он привык смотреть на Биранна, как охотник смотрит на дичь. Биранн вызывал у него острое любопытство — любопытство, граничащее с приязнью. Ему очень хотелось объясниться с Биранном начистоту, мысль об этом возбуждала его. Тем не менее за два дня, прошедшие со времени его с Макрейтом похода в подземелье, он так и не решился ничего предпринять. Увидев у себя на пороге Биранна, он был в восторге.

Биранна обуревали эмоции, характер которых было непросто распознать — но скрыть их он не мог, да и не собирался. Он прошелся вперед-назад по комнате и встал, глядя на Дьюкейна.

— Да вы садитесь, — сказал Дьюкейн, указывая на кресло напротив себя, — выпейте виски.

Он уже поставил на низкий столик возле камина графин и два стакана.

— Нет, спасибо, я постою, — сказал Биранн. — Не надо виски.

Дьюкейн, мысль которого не переставала работать с той минуты, как перед ним в синих сумерках дверного проема показалось замкнутое лицо Биранна, сказал тоном, в котором слышались и приглашение к разговору, и властность:

— Вы пришли сказать мне что-то. Что же?

— Боюсь, я вас не очень понимаю…

— Послушайте, — сказал Дьюкейн, — я буду говорить с вами прямо и хочу, чтобы вы отвечали мне тем же. Вы пришли рассказать мне что-то о Радичи. Мне уже многое известно о Радичи и многое известно о вас, но кой-какие частности до сих пор вызывают у меня вопросы. Они, может статься, совершенно безобидны, эти частности, и если вы способны дать им должное объяснение, я буду первым рад поставить на этом точку.

Биранн, по-прежнему не сводя с него глаз, пригладил себе рукою волосы.

— Для человека, который собрался говорить прямо, вы потратили слишком много слов, не сказав ничего. Я желаю знать, зачем вы приходили ко мне.

— Хотел расспросить вас кой о чем.

— О чем это? — Высокий голос Биранна осип от нервного напряжения.

— Я хотел выяснить, почему вы в некоторых случаях говорили мне неправду, — раздельно сказал Дьюкейн.

Он заметил, что непроизвольно подался вперед, и заставил себя вновь сесть ровно.

— Какую неправду?

— Сделали вид, будто не знаете Радичи, когда на самом деле были с ним хорошо знакомы.

— Еще что?

— Для чего вам понадобилось проделывать что-то с телом Радичи? — сказал Дьюкейн.

— Ничего я с ним не проделывал, я до него не дотрагивался.

— Тогда каким образом к нему на воротник попали отпечатки ваших пальцев?

Биранн, продолжая глядеть на него в упор, прикусил зубами костяшки пальцев. Потом опять прошелся по комнате.

— Ничего, если я все-таки выпью виски? И сяду, можно?

— Пожалуйста. Итак?

Биранн сел, не торопясь налил себе виски. Посмотрел в стакан, осторожно пригубил его.

— Наверное, с моей стороны было глупо вас обманывать, — сказал он, — но я просто не хотел оказаться замешанным в этой истории. Вы меня поймете. Может быть, мне следовало сообщить полиции, что я трогал тело покойного, да показалось, что это не так уж важно и к тому же достаточно нелепо. Безотчетный порыв, и только. Он сидел, навалясь на стол, и я подтянул его чуть выше — скорей всего, чтобы проверить, жив ли он, — и одновременно отодвинул в сторону револьвер. Потом вернул все на прежнее место. А вот что вас заставило искать у него на воротничке мои отпечатки?

— Вы не вернули все на прежнее место, — сказал Дьюкейн. — Очевидно, вы не знали, что Радичи левша. И положили револьвер не с той стороны.

Биранн слабо усмехнулся. Виски подействовало на него благотворно.

— Какой талант пропадает! В Скотленд-Ярде вам цены бы не было.

— И зачем вы заперли дверь?

— Вы хорошо осведомлены… Тоже безотчетный порыв. Хотел было в первые мгновения позвонить Октавиану и держать дверь запертой до его прихода. А затем передумал.

— Я через две минуты скажу, как отношусь к этим объяснениям, — сказал Дьюкейн. — Расскажите теперь, почему вы делали вид, будто не знаете Радичи.

— Из элементарной осмотрительности, — сказал Биранн, подливая себе виски. — Каждый все-таки вправе оградить себя от беспардонного вмешательства посторонних в его жизнь. Я не знаю, почему этот человек покончил с собой. Это могло быть как-то связано с женщинами — да мало ли с чем могло быть связано! Я не хотел подвергаться допросу или выступать в роли свидетеля. Вы поступили бы так же на моем месте.