Шрифт:
Мы по сей день не задумались вот над чем…
И на западе Германии и на востоке Германии немцы вроде бы сражались за свою землю. На западе против союзников, на востоке — против русских. Но и там, и там — за Германию.
Но как по-разному они сражались на западе и на востоке.
Почему?
Ведь и там, и там борьба шла — вроде бы — за германскую землю, и там, и там немцы воевали — вроде бы — за Отечество.
Однако на западе они особого упорства не проявляли, а вот на востоке…
Почему?
Да как раз потому что союзников они не грабили, а видя перед собой русских, они понимали, что приход русских на их родину — это расплата за злодеяния немцев на родине русских.
Отсюда — и упорство, и обоюдно кровопролитное сопротивление нам. И наши потери были огромными не по причине нашей «бездарности», а в силу масштаба борьбы. Соколовский закончил своё выступление так:
«Немецкое наступление на Москву окончилось позорным поражением противника.
Наша битва за Берлин вошла в историю войн как одна из самых ярких страниц побед Красной Армии».
Если к этой констатации и надо что-то прибавлять, так это слова о том, что битва за Берлин стала и одной из вершин боевого мастерства Красной Армии.
Кто-то может заявить, что мнение Соколовского — это, мол, свидетельство маршала. Но вот свидетельство знакомого читателю сержанта Александра Родина. В своей дневниковой книге он пишет:
«Примерно с середины 1943 года война начала входить в нормальную, если можно применить это понятие по отношению к войне, колею. Мы стали учёные, знали наперёд, что будет, как и зачем. На отдыхе проводились регулярные занятия…»
Впрочем, не только на отдыхе. В дневнике друга Родина — сержанта Нестерова было записано: «Командира взвода вызвали на занятия. А немец в ста метрах!..»
В войсках проводились занятия на темы «Бой в окружении», «Действия подразделения при отступлении». Это — в 1943 году и позднее, в условиях, когда Красная Армия уже почти постоянно наступала. Но война есть война: и наступающая армия должна уметь при необходимости умело отступить.
Повзрослевшая Красная Армия это понимала.
Сержант Родин вспоминал и такое:
«На фронте устанавливался более или менее чёткий порядок, оговоренный инструкциями… когда нас отводили с передовой на отдых или переводили на другой участок фронта, мы должны были сдать (не знаю, по акту ли?) сменяющей нас пехоте линию обороны. Пехота придиралась, не хотела принимать, доказывая, что не все окопы и ходы сообщения у нас выкопаны, и мы в срочном порядке… копали недостающее. Если раньше в обороне задача состояла в том, чтобы любой ценой удержать местность… то теперь линию фронта делили на участки, и за каждый участок отвечало то или иное подразделение».
То есть после первых неудач и поражений война для Красной Армии стала работой— тяжкой воинской работой. А работать русские умели всегда. Правда — при правильном ими руководстве, как верно отозвался о лучшем в мире русском солдате Наполеон.
Так ведь и руководство в той войне было, в конце концов, на уровне. И чтобы лишний раз убедить читателя в этом, я — почти в завершение этой книги — приведу некий эпизод из истории той войны, относящийся к февралю 1945 года.
4 февраля 1945 года на Крымской конференции, после доклада генерала армии Антонова в ходе очередного заседания глав трёх правительств, делал сообщение начальник штаба армии США генерал армии Дж. Маршалл. Так вот, стенограмма заседания зафиксировала вполне профессиональный обмен мнениями и оценками между американцем Маршаллом и русским маршалом Сталиным.
Вопросы Сталина, задаваемые профессиональному военному, были конкретны, точны и тоже профессиональны. Сталин обнаружил прекрасное знание возможностей Красной Армии и количественных параметров её боевого оснащения. Вот как он говорил, например, об артиллерии (по стенограмме):
«Сталин говорит, что у советского командования имеется большое превосходство в артиллерии. Может быть, союзникам будет интересно узнать, как действует советская артиллерия? Мы, говорит Сталин, как боевые товарищи можем обменяться опытом с союзниками. Год назад советское командование создало специальную артиллерию прорыва. Это дало хорошие результаты. В артиллерийской дивизии имеется от 300 до 400 пушек. Например, у маршала Конева на фронте в 35–40 километров было установлено шесть артиллерийских дивизий прорыва. К этим дивизиям присоединена была ещё корпусная артиллерия. В результате на каждый километр прорыва приходилось около 230 пушек. После артиллерийской бомбардировки много немцев было убито, другие были оглушены и не могли долгое время прийти в себя. Тем самым перед Красной Армией были открыты ворота…»
Так — без бумажек, экспромтом, говорил тот, о ком ничтожный Хрущёв лгал на весь мир, что он-де, этот «бездарный» Сталин, руководил фронтами «по глобусу».
Если же говорить о подлом мифотворчестве вокруг истории Великой Отечественной войны 1941–1945 годов в целом, то хронологически первым гнусным мифом о первом непосредственно военном дне из всех 1418 дней, составивших войну, стал хрущёвский миф о Сталине, якобы уехавшем 22 июня 1941 года пьянствовать на ближнюю дачу.
Этот миф живуч — как ни странно — даже сейчас, после всех публикаций различных документов и самого Журнала посещений кремлёвского кабинета Сталина, в котором ясно зафиксировано время начала военной работы Сталина — 5 часов 45 минут 22 июня 1941 года.