Взаимоотношения в офицерской среде не могли не отразить ситуацию во всем обществе. Согласно опросам более 60 проц. офицеров связывают эту незащищенность с получением от своих непосредственных начальников приказов и распоряжений, противоречащих уставным нормам и затрагивающих их личное достоинство. Недаром на II Съезде один из депутатов, рассуждая о девальвации понятия офицерской чести, говорил: «И я часто, когда думаю об этом, вспоминаю кинофильм, который прошел по телевидению, «Адъютант его превосходительства». Каковы были в русской армии традиции взаимоотношений военнослужащих между собой! Это далеко от того, что мы имеем сегодня». Но если раньше начальник, обращаясь к младшему офицеру, не мог игнорировать того, что его подчиненный — такой же дворянин, как он сам, и его невозможно унизить, не унижая самого себя, то в обществе, где в принципе отсутствует понятие сословной чести, было бы странным ждать какого-то особого уважения и к личности офицера.

В сущности, воспоминания о том, что некогда понятие офицерской чести стояло выше всех прочих понятий и ценностей (вплоть до того, что для его защиты одно время были узаконены дуэли), о том, как высок был когда-то статус офицера, обусловленный его профессией, — пожалуй, единственное, что могло бы поддержать ныне чувство собственного достоинства в этой среде. Но для того чтобы ощущать себя наследником носителей прежнего ореола благородства, надо быть продолжателем соответствующих традиций. Но если за плечами русского офицера стояла многовековая слава русского оружия, рожденная в боях за отечество и создавшая величайшую в мире державу, то на какие традиции может опираться советский офицер? На традиции братоубийственной войны за мировую революцию, для которой его отечество должно было послужить лишь «вязанкой хвороста»? Во всяком случае, сознание именно такого «первородства» ему полагается исповедовать до настоящего времени.

Правда, когда идея мировой революции (во имя которой, кстати, и были уничтожены российские военные традиции вместе с их носителями) обанкротилась и стало ясно, что она — не более чем миф, а государство — реальность, армии стало уделяться внимание, но ее «безродность» по отношению к тысячелетней истории страны (явление, невиданное нигде в мире!) не могла быть преодолена. Во время Великой Отечественной войны, конечно, этим пришлось заняться всерьез, и хорошо известно, какое огромное воздействие оказали даже чисто внешние проявления нового подхода на патриотическое сознание армии и народа. (Один из писателей говорил, что, «когда ввели погоны, мы особенно почувствовали себя корнями связанными с прошлым нашего государства, с его патриотической историей», другой — ныне популярный публицист — вспоминал, как в 1942 г. от врага бежали «бойцы и комиссары», а в 1944 г. наступали «солдаты и офицеры».) Было даже заявлено, что Советская Армия является носителем лучших традиций русской армии.

Однако традиции не такая вещь, которую можно присвоить. Носителем их можно или быть, или не быть. А сказать, что провозглашенное в годы войны соответствует действительности, я бы не рискнул. Во всяком случае, того, что в армейской печати изредка появляются заметки о русских военных деятелях, а перед ЦДСА стоит памятник Суворову, для этого явно недостаточно.

Важность традиций для армии, однако, понятна всем, и поэтому даже те немногие элементы, которые связывают современную армию с традициями российской государственности, подвергаются нападкам. В последнее время стали особенно часты выпады именно против того, что было возвращено в армию в годы войны, начиная с погон. В связи с выходом известного романа Гроссмана А. Бочаров и другие литературные критики стали Зачислять эти явления по статье «сталинских преступлений»; не остался в стороне, естественно, и «Огонек», не преминувший на своих страницах возвести погоны чуть ли не в символ пресловутой «административно-командной системы». Или недруги армии просто хотят видеть своих «противников» в возможно менее привлекательном виде? Это тоже по-человечески можно было бы понять, но за этим стоят, пожалуй, более существенные соображения.

Известно, в сколь тяжелом материальном положении находится ныне офицерский состав. В печати приводились данные комплексного исследования социального положения офицеров и их семей, согласно которым 91 проц. опрошенных признал, что их заработки не соответствуют затратам сил и нагрузкам, до половины и больше офицерского состава не имеют квартир и вынуждены в среднем платить до 100 рублей в месяц за найм жилья. В Прибалтике и других регионах к этому добавляется открытая враждебность к военнослужащим и их семьям, приняты дискриминационные законы, ущемляющие их гражданские права: право на получение жилья и прописки, избирательные права и др. Республиканские власти объявили недействующими общесоюзные законы о предоставлении жилплощади отставникам и других льгот им. Нежелание же центрального правительства должным образом реагировать на эти акции лишний раз убеждает военнослужащих в том, что они брошены на произвол судьбы; можно ли удивляться четко обозначившемуся «демобилизационному настрого»? В одном только Ленинградском военном округе, как сообщалось в «Известиях» (20.Х.1989 г.), подано около двухсот рапортов об увольнении из армии, причем в основном от молодых офицеров. На основе результатов упомянутого исследования был сделан однозначный вывод: «Настроения значительной части офицеров создают кризисную ситуацию в армии», однако и это, видимо, не всех убедило в серьезности положения.

В условиях, когда в иных гарнизонах семьи молодых офицеров живут в железных бочках (из которых сделано нечто, напоминающее вагончики для строителей), и это не считается недопустимым (ведь обязались же они «стойко переносить тяготы и лишения»), трудно рассчитывать, что никто этим не воспользуется. Офицер тоже человек, и если о нем не заботятся власти, то вакуум доверия заполняют с успехом те, кто, хотя и не питает любви к офицерству как таковому, но власть сменить хочет. И вот в органах печати, известных антиармейской пропагандой, начинают появляться статьи, проявляющие трогательную заботу о военнослужащих, под названиями типа «Кто защитит офицера?». Противостоять этому невозможно, потому что все, написанное в таких статьях, совершенно справедливо. Дело только в том, кто и для чего это пишет. Рассчитывать же на то, что замордованный тяжелым бытом, затравленный моральной незащищенностью, брошенный властями на произвол судьбы офицер сможет каким-то «социально-политическим чутьем» разобраться, откуда, из чьих уст звучит этот голос сочувствия и поддержки — не приходится.

Вынужденные думать о своих интересах сами, военнослужащие начинают создавать общественные организации, которые по самим обстоятельствам своего появления не могут не быть оппозиционными, а в качестве таковых начинают примыкать к соответствующим силам во всем обществе. В прошлом году стало известно о попытках создания «Союза ветеранов Вооруженных Сил СССР» вне Всесоюзного совета ветеранов войны и труда и организации военнослужащих «Щит». Если позиция «Союза ветеранов» пока не обозначилась, то «Щит» (Союз социальной защиты военнослужащих и членов их семей) примкнул к «демократическому блоку», оказавшись в одной компании с «Апрелем», Народным фронтом, Социал-демократической ассоциацией, «Московской трибуной» и т. п. организациями, некоторые члены коих возвещали о намерении весной — летом 1990 г. брать власть, сбросив «правящую клику» (см. газету «Советская Россия» от 9 февраля 1990 г.). Очень заметным явлением такого же рода стало поведение многих демократов-офицеров на I Съезде. Тот факт, что часть из них вошла в пресловутую «Межрегиональную группу», открыто провозгласившую себя оппозицией, имеет, пожалуй, гораздо большее значение, чем появление самой этой группы.

Заметно стало и еще одно явление в военной среде. Под влиянием либерально-интеллигентских настроений в офицерской среде появляется слой, представители которого выступают против своего руководства под девизом «я хоть в мундире — а тоже интеллигент». Желая называться интеллигентами, эти люди исходят из насаждаемых либералами представлений, что интеллигент есть именно человек, оппозиционный ко всякой существующей в данный момент власти (того факта, что в социальном смысле любой офицер — такой же интеллигент, поскольку, имея такое же образование, как инженер или учитель, относится к тому же социальному слою общества, для них явно недостаточно). Как бы ни казалась позиция этих людей смешной в субъективном плане, объективно она полезна, ибо критика способствует развитию армии. Но это, как говорится, «в мирное время». В обстановке же кризиса государства и начинающейся гражданской войны такая позиция опять же объективно ложится в общее русло «смены власти».