Шрифт:
— Аболтынь, это не старший сержант Спрудзан? — Волдис Витол указал на сутуловатую фигуру, одиноко стоявшую у станционного забора.
— Вот дьявол! Тоже приперся!
— Как ты думаешь, Аболтынь, он не хочет, чтобы мы его немного помяли?
— Эту собаку? Неохота руки марать, а то бы я ему показал.
— Давай подурачимся! Есть у тебя булавка?
— Есть, английская.
— Сойдет и такая. Ты понимаешь?
Аболтынь, улыбнувшись, кивнул головой. Волдис обернулся к остальным.
— Ребята, покачаем Спрудзана. Да подольше!
Спрудзан был известный всему полку негодяй, которому сам черт не угодил бы. Его ротный командир по слабости характера не заботился о поддержании дисциплины в роте и поэтому всю власть передал Спрудзану. Ни у одной казармы не стояло столько «сушильщиков штыков». Он наказывал за все — достаточно было не понравиться ему чем-нибудь или даже просто попасться на глаза.
— Что вы на меня уставились? На час под ружье! За что? За то, что глазели на меня… А вам что — делать нечего? Ну, если настолько свободны, наденьте полное боевое снаряжение и постойте часок… А вы? Почему у вас на одеяле складка? Не знаете? Постойте часок и подумайте, как это случилось… А вы?.. А вы?.. А вы?..
Сегодня вечером он явился на станцию в надежде, что и его не обойдут благодарностью. И он не ошибся. Ни одного командира, ни одного инструктора не подбрасывали так высоко, как старшего сержанта Спрудзана. Витол и Аболтынь усердно кричали «ура».
— Да здравствует Спрудзан! Да здравствует наш дорогой старший сержант! Ура! Ура! Да здравствует!
Товарищи сменяли уставших, а кругом стояли десятки других, ожидавших с нетерпением, когда им можно будет почествовать Спрудзана за его неоспоримые заслуги. Всякий раз, когда сержант падал на руки чествующих, Волдис касался рукой задней части его тела; и каждый раз тот морщился от боли, краснел, а на лбу его выступали капли пота.
— Благодарю вас, господа! Сердечно благодарю! Хватит! Прошу вас, довольно! Господа, я вас сердечно благодарю.
— Да здравствует Спрудзан! Ура!
Раздался первый звонок — сменились чествующие; раздался второй звонок — благодарность Спрудзана звучала уже совсем мрачно; весь багровый, он барахтался в руках своих бывших подчиненных.
— Господа, опустите меня на землю. Мне нехорошо! — умолял он.
Но Аболтынь все еще не спешил прекратить эту игру. Только после третьего звонка, когда паровоз запыхтел, парни отпустили свою жертву. Не оглядываясь, Спрудзан ушел за уборную, поглаживая исколотые сзади брюки.
— Могу поспорить, что он, больше никогда не придет провожать демобилизованных! — смеялся Аболтынь, стоя в дверях вагона и глядя на толпу провожающих.
— Интересно, что сказал бы полковник, если бы и его пощекотать так булавкой? — зубоскалил кто-то.
— Ну, с полковником это не пройдет, — отозвался другой. — Он слишком большая шишка для таких шуток!
В вагонах еле слышно задребезжали стекла. Медленно завертелись колеса. Оркестр играл марш, и по ветру развевались носовые платки. Волдис Витол стоял у открытой двери и смотрел на исчезавшие в сумерках дали Латгалии. Теплый майский ветер несся навстречу поезду. Из передних вагонов долетали обрывки песен — в каждом вагоне пели свою песню.
— Как мне хочется забыть проведенное здесь время, — шептал Волдис. — Вычеркнуть из своей жизни эти безотрадные дни…
Снаружи шумел ветер. Ритм колес сбивался на стрелках. У переезда стоял человек в коричневой фуражке с зеленым флажком в руке.
«Несчастный, — думал Волдис, — ты останешься здесь навсегда. Поезда идут с востока и запада, а ты стоишь на одном месте с красным и зеленым флажками. Ты не можешь уехать ночным поездом туда, где кипит жизнь. А я…»
Чувство радости охватило его. Словно сбросив тяжелую ношу, он глубоко вздохнул.
«Кли-пата — кла-пата, кли-пата — кла-пата!» — выстукивали колеса. Двери вагона были открыты настежь. Волдис не отходил от них. Стеариновая свеча слабо освещала углы вагона, где съежившись сидели на своих вещах сонные, усталые люди. Волдису не хотелось спать. Неизъяснимо приятное ощущение наполняло все его существо. Он с наслаждением подставил свое тело прохладному ночному ветру, чтобы им наполнились все поры и охладились разгоряченные виски.
— Куда ты поедешь, Витол? — спросил кто-то совсем рядом. Это был маленький веснушчатый Аболтынь из Лиепаи. Ему тоже не хотелось спать в эту первую ночь на свободе.
— В Ригу, — ответил Волдис. — Куда же мне еще ехать?
— У тебя в Риге родные?
— У меня нет никаких родственников.
— Может, где-нибудь в деревне?
— У меня не осталось никого из близких. Отец лежит в Тирельском болоте [2] , мать расстреляна бандой Бермондта [3] .
— Ты счастливейший человек в мире!
— В каком смысле?
— Я завидую твоей независимости. Ты один на свете, никому не должен давать отчета в своих действиях, некому влиять на тебя или навязывать свою волю.
2
Отец лежит в Тирельском болоте — Тирельское болото находится западнее Риги (к югу от Кемери); во время первой мировой войны здесь проходила линия фронта между XII армией царской России, в составе которой были латышские стрелковые полки, и немецкими войсками; в происходивших здесь тяжелых боях погибло много латышских стрелков.
3
Банды Бермондта — армия русского белогвардейца П. Бермондта («князя» Авалова-Бермондта), сформированная летом 1919 года в Курземе германскими империалистами из находившихся в немецком плену русских солдат и контрреволюционно настроенных немецких добровольцев (осенью 1919 года в нее были включены все германские войска, находившиеся в Латвии и на западе Литвы). Целью германских монархически-монополистических кругов, создавших и вооруживших армию Бермондта, численность которой превысила 50 тыс. человек, было под видом борьбы с революцией добиться утверждения господства Германии в Прибалтике и, в случае удачи, попытаться восстановить прогерманский монархический режим в России. Банды Бермондта грабили и жгли латвийские селения и города, зверски убивали трудящихся Латвии. Войска Бермондта были разгромлены армией буржуазной Латвии при поддержке англо-французского военного флота осенью 1919 года под Ригой, и к концу года их остатки бежали в Германию.