– Noch! Noch!

Харрас пытается ее настроить.

– Nun! Nun! Lasse! Оставьте!

Крахт буквально падает с седла… он скорчился на снегу… на боку, измученный… он так обожал свой велосипед!.. Его оставляют в покое… идут к другим… готовым к отъезду… Сестра уже сменила повязки… не пугают больше ампутированные конечности, все тщательно скрыто под корпией, повязками и ватой… как плотно укутаны головы, торсы, ноги, превратившиеся в коконы… и все довольны!.. Поездка на санях должна их развлечь, дальняя поездка… счастье снова обрести сестру милосердия… они будут двигаться не слишком быстро… пять дней, примерно, до Штеттина… их сопровождает солдат из обоза… в каждой упряжке по две лошадки… солдат пеший, при оружии, с гранатами и карабином… вижу, это серьезно… смена лошадей, по-видимому, в пути… далее – сборный пункт в Штеттине… и лепрозорий, даже не в самом городе, а в пригородной деревне… наш Просейдон, вижу, не в большом восторге… он не протестует, но предпочел бы остаться с нами… он мотается на санях лет десять, ему все надоело… и прокаженные тоже… он уехал бы с нами, куда угодно, на юг!.. Но в его подорожной написано: Штеттин!.. Он не протестует, но, как водится, показывает дулю в кармане… более скромную, чем обычно… он выстраивает в ряд своих прокаженных и ведет их к саням, усаживает всех вместе с сестрой милосердия, все расположились удобно… он говорит нам: прощайте!.. Мы отвечаем ему: до свидания!.. До свидания!.. Две пары саней скользят, трогаются с места… пошло-поехало… дорожка… у них впереди, по меньшей мере, четыре дня… они не машут нам на прощанье руками… ни прокаженные, ни сестра, ни Просейдон… И больше мы никогда их не видели… и ничего о них не слышали… ни об этом лепрозории… ни о Штеттине… хотя я часто расспрашивал и там… и сям… разных путешественников… по-видимому, города и села сменили названия… а жители уехали… надо было бы посетить эти места… увидеть все самому… убедиться!

Итак, втроем – Лили, я и Ля Вига, а также наш «хвостик» садимся в свой «рыбный» поезд… в то же самое купе… наши солдаты и с места не сдвинулись, они ждали нас… вот и мы… Харрас напутствует…

– Вам придется немного прогуляться, с полчасика, от локомотивного депо до вокзала Anhalt… солдаты будут вас сопровождать.

– Отлично, милый Харрас!.. Слава Богу!.. И heil Hitler!.. Мы пожимаем друг другу руки… крепко… он целует Лили… он целует Бебера… ну вот!.. В глубине души, конечно же, затаилась печаль… и даже ощущение, что мы никогда не увидимся больше… Крахт, все еще лежа на снегу, тяжело дышит… дышит… он смотрит на нас…

– До свидания, Крахт!

– Heil! Heil Doktor!

Он был очень смелым… полицейским… да, так и положено!.. Расставание с ним причиняет боль… что может с ним случиться?… Мы-то хорошо знали что…

О, наш «рыбный» поезд снимается «с якоря»… все-таки!.. Пф! Пф! Набирает ход… в путь! Еще одно, последнее «прощай!» Харрасу… и Крахту! Вот и все… я никогда их больше не встречал… ни Просейдона, ни сестру, ни того, другого, ницшеанца из Ростока… с его естественным отбором… может быть, они сели в авиалайнер, за три часа долетели до Нью-Йорка и, благодарение Богу, спаслись все вместе. В своих путешествиях вы волей-неволей допускаете массу оплошностей, позволяя множеству людей исчезать из-за ничего не значащих «да» или «нет», остается лишь чудо памяти, слабое подтверждение того, что я могу предоставить так мало доказательств случившегося, что все эти люди были вполне реальными и дееспособными… пожалейте бедного хроникера!..

Поезд трогается… сперва потихоньку… потом мощным рывком… все же эта дорога самая лучшая… с обеих сторон кучи булыжника, наверное ремонт… мы удобно расположились… нам есть о чем поразмыслить… уже не о Харрасе и не о Крахте… нам предстоит выпутываться… наши солдаты не прикладываются к рюмке… увидели на станции… перед Берлином… несколько самолетов в воздухе… но мы их нисколько не интересуем… проносимся… не останавливаемся нигде… какие-то бараки… вокзалы или депо?… Охранники не разговаривают… наверняка, получили приказ… они говорили с Харрасом… вот уже три часа ползет наш поезд… время от времени он надрывно свистит… возможно, на каждой станции… Ах, уже приехали! Платформа… мы должны выходить… старший из двух фрицев подает нам знак… да! Да!.. Все в порядке!.. Мы сходим на землю… тропинка вдоль пути… ступаем гуськом… это нетрудно, но далеко ли до вокзала Anhalt?… Я спрашиваю… «ach, nein! Nein!»… Вот и домишки, предместье… оно сильно разрушено, это предместье… очень даже сильно! Сплошное месиво… дымится… два дома из трех в руинах… они, должно быть, привыкли… два дома из трех… движемся вперед гуськом!.. А, мы уже на месте… я его узнаю, вокзал Anhalt… платформы в мелкую клеточку!.. Только железо покорежено сильнее, чем в прошлый раз, я имею ввиду там, наверху… стеклянная крыша, огромный свод… оттуда все время сыплются обломки… бац! Бух!.. Безостановочно… дождь из осколков стекла… на перроны и на людей… а наш экспресс на юг уже забит до отказа… как тот поезд на Росток… но здешний составлен из настоящих вагонов, высоких и просторных… тем не менее, люди стоят, «утрамбованные» с такой же плотностью как сельди в бочке… даже представить невозможно, чтобы мы, при всей своей худобе, могли бы просочиться или протиснуться, мы, готовые сжаться до предела… бегаем туда-сюда вдоль поезда… ах, У одного вагона вид не настолько безнадежный… допытываемся, да не только мы, целая толпа хотела бы знать, есть ли какой-то шанс… место?… Два?… Вопросы сыплются со всех сторон… военные в касках, женщины в беретах, дети… Нет!.. Ни одного! Ни одного!.. Тогда ничего не остается!.. Толпа рычит… атакующие цепляются за все выступы… я вижу feldgrau [22] , которые буквально обезумели… носятся от одной двери к другой… пытаются высадить окна… убеждают, уговаривают, командуют… объясняют, что это специальный вагон, sonderzug Wehrmacht, что они только посмотрят на щит с гербом… орел… и отличительный флажок в конце вагона… в порядке ли они?… Сыплют оскорблениями… страшными угрозами! Табличка с OKW? Они отрывают ее от стенки вагона, уносят… и это могло бы длиться до бесконечности… Дзин-нь!.. И кр-рах!.. Как взрыв!.. Одно из больших оконных стекол в вагоне разлетается вдребезги, на мелкие осколки!.. Запустили булыжником!.. Еще один!.. Другое окно! И в стекло двери напоследок! Они открывают, цепляясь пальцами!.. Толпа валит на приступ, все эти озверелые люди на платформе!.. Многие, кто бахвалится, что видели немецкую анархию, врут, они не были там; мы там были, нам было не до смеха… Я видел много трагических сцен и картин, но Германию в нигилистическом безумии мне не забыть никогда… Отверженные и возмущенные, с младенцами на руках, идущие на приступ sleeping Wehrmacht… как прессуются тела в купе! Какое месиво… полно офицеров, солдат, младенцев, кормящих мамаш… и все они прижаты к вам! Полный коридор! Полки мгновенно захвачены!.. Вместе с детьми влезают отцы и матери, все это поглощается пространством… очень скоро они будут сбиты в кучу еще плотнее, чем в нашей ростокской «гусенице»… теперь очередь дедушек и бабушек… на каком языке они говорят? Какой-то местный говор?… Кто-то говорит… это финны… они должны были приехать в Цорнхоф, именно их мы дожидались! Они уже не приедут!.. Они хотят быть подальше от Берлина!.. На юг, только на юг! С первым же поездом!.. Поезд на Ульм!.. Это он!.. Откуда они и прибыли… итак, на приступ!.. И не только финны, но и латыши, эстонцы… и датчане из Fri-Korps… с последними, по правде говоря, я должен был встретиться гораздо позже, намного позже… но в эту минуту я рассказываю вам о великой анархии на вокзале Anhalt… они жаждут только одного: согнать с полок начальственных персон, вытолкать наружу раздетых офицеров, вышвырнуть из окон их мундиры вместе с их оружием!.. И сапоги! Это уже ради спорта!.. Все эти вещи мелькают в воздухе! Летят! Далеко! И сыплется отборная ругань! На весь вагон! И угрозы!.. Офицеры в неглиже, захваченные врасплох, очутились лицом к лицу с разъяренными тетками, которые все еще продолжают выламывать окна, они вынуждены подниматься, выбегать, ловить собственные брюки… большое купе в центре вагона занимает лысый толстяк с моноклем, в халате… выломали дверь… набилось не менее пятнадцати человек, оккупировали диваны и две полки… остальные рычат в переполненном коридоре… толстяк сопротивляется, но он не в состоянии… его мундир вылетает в окно… и плащ, и сапоги… и фуражка… детвора быстро расправляется с нею… раздирает ее на части… весь сброд, сгрудившийся на платформе… и мундир! Особенно мундир, с планками наград… и сабля!.. Кто он такой?… Немец мне шепчет… даже не генерал!.. Маршал!.. Кто именно? Фон Люббе!.. Это имя мне ни о чем не говорит… во всяком случае, он хочет добраться до Ульма… впрочем, весь этот вагон, весь поезд хочет добраться до Ульма… и вся толпа на вокзале, черт побери! Этому вагону досталось больше всего, коридор усыпан осколками битого стекла… платформы тоже… защититься невозможно… ибо ярость страшнее, чем удушье в переполненном вагоне метро… и как же трещат осколки!.. И топчутся по железным обломкам, которые обрушились с высоты огромного свода… маршал хочет выйти, покинуть коридор… о, как бы не так! Женщины противятся, он не пройдет!.. Вдобавок, им нужны его домашние туфли!.. Он сопротивляется! «Ach, nein!.. Nein!..» Они силой разувают его… а теперь пусть катится! Босиком!.. Его офицерам удалось выбежать в домашних туфлях… они видят, что маршал выходит, бросаются ему на помощь… подхватить его!.. Несут… и пускай весь поезд гогочет! Маршал на щите… вдоль всего поезда… Heil! Heil! Он вызывает уважение!.. Фон Люббе!.. Фон Люббе!.. Schwein! Schwein! Самое любопытное, что он отвечает очень любезно «Schwein!.. Schwein!..» Пассажиры скандируют: «Cochon!..» [23] Театральные жесты… руками… головой… он, должно быть, глух… его несут человек десять, не меньше… вот так, на щите… все дальше и дальше!.. К локомотиву… один, другой, третий огромный тендер с коксом… это тебе не маленькая ростокская «гусеница-челнок»… настоящий великан… этот локомотив – целый завод… дымит и брызжет… едким дымом и струйками кипятка… и не приблизишься, но офицеров-носильщиков уже не менее двадцати… фон Люббе на щите… триумфальное шествие… они вручают ему щит с гербом и табличку от их вагона… OKW… Верховное командование Вермахта… машинист орет… орет на них… я понимаю…

– Все в порядке! Поднимайтесь!

Он должен знать, кто они… те, кто изгнали его из купе…

Теперь они уже сами идут на приступ!.. Первого тендера! Маршал все время на руках! Они бросаются сквозь брызги кипятка и пара… цель достигнута! Они цепляются, они уже там!.. Все в саже!.. В самой куче кокса!.. Им не так уж плохо… а нам, зевакам? Скорей, назад! К нашему вагону!.. Там что-то произошло… они дрались, быть может, они уже всех поубивали?… Особенно волнуешься за детей… Все это ради них… полагаю, нам лучше говорить, что Бебер – это наш младенец, его не видно в сумке, закрыт… да!.. Да!.. Мы уже там… Лили его баюкает… женщины в дверях не пропускают!.. Сами-то они уже пристроились!.. Но Лили – настоящая акробатка… не из последних… она подтягивается на руках! Через окно! Нет больше стекол, одни осколки… Хоп! Она уже на месте!.. Я передаю ей Бебера в сумке… мне будет несколько сложнее… двое наших солдат, двое молчунов помогают, они рядом… хватают меня – каждый за ногу, – и – хоп!.. Я уже там!.. Теперь очередь Ля Виги!.. Осталось только поднажать, слиться, срастись со спутницами, литовками, стоя или у ног их… а может, это боснийки? Я не знаю… и мужья, и бабушки… раствориться… и младенцы повсюду, целыми гроздьями!.. Только представьте, как все это пищит, горланит, вопит, чмокает… сосет грудь!.. Локомотив дрожит… весь состав вздрогнул!.. Трогаемся… теперь локомотив в хвосте, не наш, не прежний, который заплевывал все платформы… Я видел…

– Замечательно, Ля Вига, замечательно! Мы едем!..

Так и есть… о, совсем медленно…

– Маршал едет с нами…

– Говорю тебе, проходимец ты этакий, здесь только один маршал, это я!

Он недоверчиво кривится.

– А ведь, послушай, Росток – Ульм – это не рядом!

– Ульм? Ульм? Ты веришь в свой Ульм?

Не могу утверждать, что верю.

Верь или не верь, но поезд набирает скорость… очень легко… пф!.. пф!.. Головной локомотив ведет себя более нервозно, чем тот, который толкает нас… задние вагоны заносит… мы внутри, нас трое и Бебер, в плотном месиве этих прибалтийских женщин, малышей и их родственников… уверен, что на нас обратили внимание… но мы все-таки пробрались сюда, черт побери! В эту беспорядочную мешанину задниц, налитых молоком грудей, рук и волос… зажатые и сплюснутые так, что чуть-чуть поднатужиться, и нас выдавит наружу… у меня, по меньшей мере, три бедра на голове… и чужая нога вокруг шеи… об этом вагоне сказали бы, что он набит битком, что он вот-вот расколется, лопнет, развалится на куски, что он уже трещит по швам… его трясет и болтает… расположившись более удачно, мы могли бы увидеть рельсы, шпалы или колеса… и все-таки этот поезд движется, и качка здесь меньше, чем в прибалтийских поездах… а наверху, можно сказать, и совсем здорово!.. А обоз с прокаженными и рыбой… где он сейчас?

Но хватит воспоминаний!.. Обратимся к тому, что происходит вокруг!.. Эти женщины говорят… и правда, какие-то невообразимые слова… хочу сказать, эти языки непонятны… даже самые простые слова, обращения матерей к малышам… Ну ладно! Все же я понял бы, и очень скоро, ну сколько может продлиться это путешествие… способность к языкам? Дар питона и гостиничного портье… идиома – это как мясо, которое кто-то раскачивает перед вами в качестве наживки… и worzt! Клюете! Хватаете его изо всех сил!.. В ритм!.. Но это еще не все, поезд идет, продвигается вперед, я вам говорил, мы все измучены… поезд идет… и наконец, по своему обыкновению, едва не сходит с рельсов, снова попадает на колею, выруливает… теперь немного подытожим, определим свое место… заметим: повсюду, где мы демонстрируем свои физиономии вот уже почти тридцать лет, будь это в пылающих кострах городов, а их десятки полусгоревших, или же на пепелищах, на грудах развалин, от Констанс и почти что до Швейцарии, до Фленсбурга на севере Франции, возьмем Курбвуа, пассаж Шуазель или улицу Лепик, везде и всегда возникает чувство, что я не имею право на существование… ни даже здесь, в Медоне, однако же я бесконечно скромен и до предела учтив, благовоспитан и услужлив, если меня заставили воочию увидеть то, о чем они думали… сперва с помощью петиций и барабанов, потом – громкого оглашения того, о чем шептались, а затем с помощью пластинок и громкоговорителей мне показали, чем я был, во всех подробностях… десять раз Петьо, гипер-Ландрю [24] … супер-Бугра, [25] предатель с двадцатью пятью масками, порнограф с доброй сотней членов… о, ничему не удивляйся!.. Ты тот же самый, невероятный, и в Копенгагене, [26] и даже на Монмартре, и даже в прусском Цорнхофе, а завтра, может даже на Гонолулу… и наглостью было бы жаловаться! Все закаленные души – вокруг него! Возвышенные герои: quos vult perdere! (Розовые страницы).

В самом деле! Меня развлекает наш поезд!.. Конечно, мы были стиснуты, сплющены, согнуты, выпотрошены, правильнее было бы сказать, что из нас выжали всю жидкость, мочу, пот и кровь… этот вагон пока что держится на рельсах, но только и думает на каждой развилке о том, как бы опрокинуться, полететь кувырком… и все же, как это ни смешно, мы движемся вперед… я вижу, как между двумя спинами и тремя затылками мелькают поля, рощи, ферма… еще ферма… ага, и еще играющие дети!..

Ульм – наша конечная остановка!.. Через Лейпциг, кажется… я не уверен… увидим… может, ничего и не сбудется? Они растеряют нас всех на просторах полей?… Повторение Ростока… наши души способны выдержать многое, и мы это подтвердили… я думаю… я спрашиваю у них обоих, Лили и Ля Виги… они согласны… нам снова пришлось стоять, сдавленными со всех сторон под нажимом других… думаю, из-за тряски… вот уже добрых два часа, как за окнами мелькают деревья… мы ничего не требуем, другие брюзжат и скулят… наша троица и кот не жалуются ни на что… хотя нас унижают больше обычного, хоть криком кричи… о, но мне кажется – не могу поверить! – перрон… и ЛЕЙПЦИГ… большими красными буквами… отлично!.. Поезд замедляет ход… да! Так и есть!.. Но есть и другие таблички… «Выходить запрещается»… Verboten!.. И жандармы по всей линии… я вижу, нас ожидали… ах, барышни с кувшинами… полными… они образуют цепочку, протягивают нам в окна… стекол больше нет… в проемы дверей… это бульон!.. А может, это какая-нибудь отрава, скверное зелье… нет, непохоже… некоторые уже пьют… и все в порядке! Но кружки? Нужны кружки… все предусмотрено!.. И ломти хлеба… другие кувшины предназначены для матерей с малышами… молоко! Молоко! Milch! Соски… сначала соски! Весь вагон причмокивает, и мамаши еще быстрее, чем младенцы… глю! Глю! Без сосок… еще один кувшин!.. Другие девицы прорываются к окнам, Красный Крест, эти предлагают все, что только могут, хлеб, похлебку, мармелад, чтобы эти бедные прибалтийские матери с детьми больше не хныкали… весь вагон жаждет… milch!.. milch!.. Главное, никто не вышел на перрон… никто не выпрыгнул… глубокое уважение к приказам… Austeigen verboten! Verboten!