Чтобы расплатиться с адвокатами за составление кассационных жалоб, за представление интересов осужденного Дегтярева в Московском городском и Верховном суде, Уфимцевой пришлось продать заложенную квартиру. В обеих инстанциях приговор утвердили. Ольга осталась без крыши над головой и средств к существованию. А спустя полгода после вынесения приговора в первой инстанции оказалась в клинике неврозов. Навещала ее только Наталья Белкина. И один раз приходила Инга.

На расспросы бывшей подруги о здоровье Уфимцева отвечала односложно: «нормально», «лучше», «все есть». Выгрузив на тумбочку гору фруктов, соков и прочей снеди, Инга присела на край кровати и, помолчав несколько минут, внезапно охрипшим голосом сказала: «Вообще-то я пришла с тобой попрощаться. И покаяться». Говорила Инга сбивчиво, нервно кусая губы. О своих отношениях с Дегтяревым, о том, что Ненашеву известно об их связи… Ольга и сама догадывалась о причине, сподвигшей главного атлантовца на изощренную месть (в том, что Стас не подменял векселя, она не сомневалась ни секунды), но слушать бывшую подругу ей было нестерпимо больно.

На следующий день Инга уезжала в Германию. На постоянное место жительства. Вместе с мужем, владельцем крупной фирмы по изготовлению бытовой техники. Порывшись в сумочке, она протянула Ольге листок со своими координатами: «Обещай, что позвонишь, если что-то надо будет. Деньги, лекарства редкие. Серьезных ассигнований обещать не могу, во всяком случае, пока. Но как только утвержусь в роли фрау, – на лице Инги мелькнула горькая улыбка, – обзаведусь своим счетом, тогда… Я ведь тоже виновата в том, что случилось и с тобой, и со Стасом…»

Ольга листок не взяла. Пристроив бумажку на край заваленной гостинцами тумбочки, Инга встала, резко, будто взвела курок, щелкнула замком сумки: «Но больше всего я виновата перед самой собой. Захотелось, идиотке, гульнуть перед свадьбой. Попрощаться, так сказать, с холостой жизнью. Вот и попрощалась. Как мужик Дегтярев твой мне никогда не нравился. Смазливый кобель, которому все равно, в какую дырку свой хрен совать. Если хочешь знать, он ногтя с ненашевского мизинца не стоит. Хотя чего сейчас об этом говорить…»

Едва за посетительницей закрылась дверь, Ольга схватила оставленную Ингой бумажку и, сотрясаясь от рыданий, разорвала в мелкие клочья. Соседка позвала медсестру. Та попыталась сделать успокаивающий укол, но Ольга повела себя буйно, заметалась по палате, начала колошматить о стену стоявшую на столике посуду, пронзительно закричала. На шум прибежали доктор и два медбрата. Им с трудом удалось скрутить «больную Уфимцеву», уложить на кровать и сделать укол. На Ольгу навалился тяжелый дурманящий сон. Сквозь него она слышала сердитый голос лечащего врача: «Кто у нее сегодня был? Почему вы не отслеживаете посетителей и не спрашиваете у пациентов, хотят они их видеть или нет? Вы понимаете, что результаты лечения – псу под хвост?! Я уже собирался ее выписывать!»

Выписали Ольгу через неделю после визита Инги. Заканчивать вуз она не захотела. В деканате, а потом и в ректорате ее долго уговаривали оформить академический, обещали всяческие поблажки, но она, поджав губы, только мотала головой.

Обухов ехал на работу с твердым намерением поговорить с Ненашевым. Не заходя в отдел, он уселся в приемной и стал ждать, когда тот прибудет на службу. Аркадий Сергеевич по­явился на пороге огромного, уставленного экзотиче­скими растениями (результат стараний секретарши) «предбанника» без четверти десять. Буркнув приветствие, прошел к двери кабинета и, только взявшись за ручку, обернулся:

– Тебе чего?

– Поговорить. – Константин решительно поднялся с неудобного низкого диванчика.

– О чем?

– Ну не здесь же.

– Заходи. Но давай недолго. У меня в десять встреча.

В кабинете Обухов без приглашения сел на стул напротив кресла босса и стал терпеливо дожидаться, пока тот, скинув пальто, переложит на столе какие-то бумаги, расчешет, не глядя в зеркало, жидкие волосы.

– Ну говори, – наконец разрешил Ненашев, водружая грузное тело в кресло.

– Аркадий, ты очень много для меня сделал, – начал, волнуясь, Обухов. – Вытащил из провинции в Москву, дал хорошую работу, платишь прилично. Я за это тебе благодарен, даже очень. Но сейчас прошу – отпусти меня.

– Куда? – вскинул брови Ненашев.

– Хочу в настоящем кино себя попробовать. Ты пойми, мне уже за сорок, а что за плечами?! Сотня роликов? Опыт руководства отделом, штампующим дебильные слоганы про прокладки? Я что, ни на что больше не способен?

С каждым словом Обухов все больше горячился. Подвинувшись на край стула, он всем телом подался к Ненашеву:

– Посмотрел я «Дозоры» Бекмамбетова, «Казус Кукоцкого», который Грымов снял, и понял, что могу не хуже, а может, и лучше. Даже наверняка лучше. Они ведь тоже с рекламы начинали да и продолжают ею, параллельно с кино, заниматься. Прошу тебя, убери меня из креативных директоров! Вообще уволь! А я все ролики по-прежнему снимать буду. Я даже гонорары свои не стану обсуждать – сколько дашь, столько и хорошо.

– А что, есть конкретные предложения? – с сарказмом поинтересовался Ненашев. – Сценарий, продюсер, который рискнул бабки в новичка-перестарка вложить?

– Нет, я вторым режиссером к своему институтскому приятелю иду. – Обухов пропустил колкость мимо ушей. – Он уже пятый фильм снимает.

– Второй режиссер – это тот, кто артистов по утрам телефонным звонком из постели вытаскивает, кофием-чаем их в перерывах поит, за сигаретами всей группе бегает? – состроив невинно-сострадательную гримасу, уточнил Ненашев. – Или…