С высоко приподнятой головой на подушках и с закрытыми глазами, он походил на мертвеца. Но когда открывал глаза, они блестели, сосредоточенно возбужденные и серьезные, словно бы какая-то мысль волновала его и требовала разрешения.

Он повернул глаза к окну; голубое небо, и горы, и блеск чудного утра обратили на себя особенное, проникновенное внимание Неволина, и он с новым, доселе неиспытанным чувством восхищения взглядывал в окно.

«А он такой одинокий, такой слабый, и жена не едет!» — подумал Неволин.

И жалость к себе охватила его. Крупные слезы катились на щеки.

Он снова думал о жене и снова пробовал успокоить мучительность дум. Он сам виноват, что Леля не торопится. Она не знает, что катар так обессилил его. Зачем он не писал, что худеет и по ночам мокрый от пота? О, давно была бы она здесь, и он поправлялся бы… Не было бы этого мучительного волнения…

Из-за него и стало хуже. Доктор только что был и не нашел ничего особенно серьезного… Временное обострение. Новое лекарство поможет… Но как долго тянется болезнь…

«И отчего Леля опять не могла выехать, как обещала!»

Эта мысль не могла отвязаться с той минуты, как Неволин получил, полчаса тому назад, телеграмму…

И он протянул руку к ночному столику за телеграммой и снова прочитал эти строки, которые заставляли сердце его биться сильнее.

«Прости. Раньше трех дней не могу выехать. Не тревожься. Телеграфируй, как здоровье. До свиданья».

Опять отложила. А Леля так нужна теперь, когда могла бы ходить за ним. Разве она не знает, что он один… один…

— Да что это значит? — мысленно спрашивал себя Неволин.

И снова упорно делает всевозможные предположения о причинах неприезда жены. Но теперь ни одно предположение не успокаивает его… И уверенность Ракитина, что жена не приедет сегодня, и его разговоры о лживости женщин невольно припоминаются Неволину…

И какая-то мысль словно бы вдруг озарила голову Неволина. Он, казалось, все понял, и ужас исказил черты его мертвенного лица.

— Не может быть. Такая подлость!

Неволин гнал от себя прочь внезапную мысль, точно что-то ужасное и страшное. Но она, напротив, все более и более овладевала им. Он вспомнил слова жены о нездоровье ее по вечерам перед отъездом его из Петербурга, ее советы поскорей уехать в Швейцарию, ее внезапное смущение, когда он целовал ее в губы, все это являлось в новом, казалось, все объяснявшем освещении. И Неволин с какою-то поразительной ясностью галлюцинации увидал перед собою свою маленькую, изящную жену с вдумчивыми ангельскими глазами, рядом с молодым, румяным красавцем бароном Лахти, его приятелем и сослуживцем.

«А она еще так суха была с бароном. Находила, что он самодовольный болван… А этот болван…»

И, пораженный открытием, внезапно охваченный ожесточенной обидой ревности и злобой, он вдруг почувствовал прилив силы, порывисто поднялся, присел на кровати и, задыхаясь, грозя в пространство костлявой рукой, почти что крикнул:

— Подлая! Я выздоровею и тогда… Я…

Неволин не мог продолжать. Он закашлялся. Кровь показалась из горла.

С ужасом страха и тоски в расширенных глазах смотрел он на смоченный кровью носовой платок. Неволин сразу ослабел, и голова его упала на подушки.

Прошло несколько секунд обморока.

Неволин открыл глаза, и панический страх прошел — кровь остановилась. Ему дышалось легче.

«Верно, какой-нибудь маленький сосуд лопнул», — подумал Неволин.

И теперь он еще с большей уверенностью думал, и не без злорадства думал, что новое лекарство поможет. Он начнет поправляться и уже не будет таким доверчивым мужем. Не пойдет встречать поезда.

Перед инстинктом самосохранения и жаждой жизни бешеный взрыв прошел, и острота обиды оскорбленного человека смягчалась. Эгоизм безнадежно больного невольно старался уверить его в несправедливости подозрения, что он обманут и так нагло и бессовестно. И — главное — теперь, когда ему хуже, встреча с женой уже не представлялась, как влюбленному. Он ждал сиделку, которая сумеет ходить за ним. Ведь он болен!

И Неволин думал:

«Она обязана быть около. Не смеет не приехать к больному мужу. Не смеет! — настаивал Неволин, подбадривая себя. — Леля не лживая. Она три года любила и ни с кем даже не кокетничала… Почти всегда были вместе… Не могла бы писать такие письма и в то же время обманывать. Она честная женщина. Всегда говорила, что долг обязывает. И к чему ей лгать? Она могла бы написать, что полюбила другого. Ведь они перед женитьбой дали друг другу слово сказать, если кто из них разлюбит. И как он с ней был откровенен. Как доверчив. Как старался исполнить малейшие ее желания. Ничего не жалел. Работал, как вол, для нее. Сколько тратил на нее! Напрасно он взволновался… Из-за этого и пошла кровь. Надо беречься. Еще пять дней, Леля приедет, и он убедится, что подозрения нелепы… Они призраки больного…»