Книгу в казарме он прятал у себя в матрасе, распоров там дыру у изголовья…

Находясь на лечении в санчасти, Сергей сдал Чейза и взял Жюля Верна. И сейчас был поглощен стремительным сюжетом.

Соседи по палате книг совсем не читали, целыми днями резались в карты.

Сергей тоже иногда садился с ними. Из картёжных игр он предпочитал «тысячу».

В санчасти он познакомился с парнем, который слушал тяжёлый металл.

Алексей Николаев служил в батальоне связи, который располагался этажом ниже БАТО. Он был одного призыва с Дробышевым.

– А откуда ты призвался? – спросил Дробышев.

– Из Мариуполя, – отвечал Алексей.

– Выходит, ты земляк Бардо?

– Да, мы ехали с ним сюда в одном вагоне.

– А ты знал его на гражданке?

– Нет. Мы с ним на призывном познакомились.

– Ну и как он тебе?

– В смысле как?

– Ну, ты с ним дружишь или как?

– Да я бы не сказал. Здороваться, здороваемся. Но до дружбы дела не доходило. А на хера тебе это?

– Да так… – уклончиво ответил Дробышев.

– Ты что с ним враждуешь?

– Ну, типа, того.

– Бардо, как я понял, такой человек, что пока ему в хавло не дашь, он уважать тебя не будет, – высказал свои мысли Николаев. – У него тактика какая: незаметно надавить на человека, а если тот ведётся и не отвечает, надавить сильнее… И так далее. Он пробовал ко мне в карантине цепляться. Но я его сразу осадил. И после этого мы больше никогда не рамсили.

Дробышев решил сменить тему.

– Ты сам-то играешь?

– Есть малёха. На «драмсах» постукиваю.

– Играл в группе?

– Было дело. Но это так… непрофессионально. У нас вся проблема, как, впрочем, и многих музыкантов: в отсутствии нормальных инструментов и места для репетиций.

– Знакомая тема, – согласил Дробышев с улыбкой.

Он сейчас вспомнил, как год назад они с другом обошли в своём районе десяток школ… Разговаривали с директорами, просили выделить помещение под хранение аппаратуры и музыкальных инструментов и места для репетиций, взамен же предлагали бесплатную организацию праздничных концертов к 23 февраля, 8 марта, 9 мая, 24 августа – дню «Независимости» Украины – и Новому году; директора школ виновато разводили руками и говорили, что, к сожалению, ничем не могут помочь.

Николаев рассказал про то, как они две недели играли в подвале хрущевской пятиэтажки, а потом пришёл участковый и разогнал их.

Летом они репетировали в заброшенном аварийном доме. Один из музыкантов оставался на ночь – сторожить аппаратуру, и они меняли друг друга по очереди. Это тоже длилось недолго. Дом вскоре снесли…

– Одно время репетировали у меня дома, – продолжал Николаев. – «Кухню» глушили, как могли, бас-бочку подушками набивали, тома, «дробовик» покрывалами накидывали. Сам понимаешь, звук никудышный… Один хрен через неделю сосед прибежал, орал, что напишет жалобу в ЖЭК, приведёт участкового… Короче, мой старый нас разогнал.

– Знакомо, знакомо, – усмехался Сергей. – Отсюда и происходит подростковая преступность, наркомания и прочее… Потому что мы на хрен никому не нужны!

– Потом, короче, я на завод устроился… учеником электрика. Платили копейки… Но все это херня… Главное: мой начальник цеха выделил нам комнату… Вечерами, когда все уходили, мы вытаскивали в цех барабаны, всё остальное… и отрывались… Эх, золотые были деньки! – с ностальгией улыбнулся Алексей. – Правда, длилось всё это тоже не долго. Через три месяца меня загребли в армию.

В палате, кроме Сергея и Николаева, лежало ещё два человека.

Однопризывник Дробышева из 1 транспортной роты.

Рядовой Пильчук, родом с Черновицкой области, хмурый, тощий, сутулый, с длинными, как у орангутанга, руками, солдат из ОБАУ. У него была широкая, размашистая походка, жёлтые от курева пальцы и шепелявая речь. Пильчук прослужил год и теперь считался «дедом». Он целыми днями ходил по палате, ругаясь матом, говорил всем, что с нетерпением ждёт, не дождётся своих «шнэксов» и тогда он будет «отводить на них душу».

– Ох, воны в мэнэ будут вишаться!

Его «шнэксы» сейчас находились в «карантине». После Присяги их распределят по частям, раскидают по ротам, а пока они жили изолированно от других солдат дивизии, с сержантами, в отдельной казарме.

Глядя на хмурого, вечно недовольного жизнью Пильчука, нетрудно было догадаться, что сам он «по молодости» был здорово бит «дедами», что он «шуршал, как негр», и теперь собирался свою злобу выместить на новобранцах…

…Дни тянулись однообразно и скучно. Дробышев сильно грустил. На него навалилась неимоверная, зелёная тоска. Целыми днями он валялся на койке и, отложив книгу, много думал, вспомина «гражданку»…