Это был прорыв наугад, во тьму и ливень, в грохот и слепящий свет. Лишь вспышки выстрелов в промежутках между молниями помогали кое-как ориентироваться, и Велга убил двоих, пока вырвался на склон долины. Где-то сзади еще стреляли, но он не останавливаясь бежал вверх по склону, скользя по грязи и мокрой траве, падая и подымаясь, и понимая, что единственное, чем он может помочь своим бойцам, – это остаться в живых.

Десять человек – русские и немцы – все, что осталось от двух взводов разведки, измученным маршем, под проливным дождем продвигались выше в горы, и за усталыми спинами солдат умирала гроза и последний Бой, который давали врагу их оставшиеся товарищи.

Слух еще улавливал отдаленные автоматные очереди, частые винтовочные выстрелы да изредка – хлопки гранат, но вскоре наступила тишина, нарушаемая лишь шелестом утихающего дождя да надсадным дыханием измотанных людей.

Шли молча:

До полной темноты было необходимо оторваться как можно дальше от возможной погони и найти надежное убежище на ночь – люди выдохлись и вряд ли смог ли бы продолжать движение еще и ночью.

Александр Велга, шедший впереди отряда рядом с Хельмутом Дитцем, на ходу обернулся и в который уже раз поразился абсурдности и полной невозможности с точки зрения здравого смысла открывшейся перед ним картины: его разведчики шли вперемешку с немцами, рядом, плечом к плечу, как час назад плечом к плечу прорывали окружение, прикрывая и выручая друг друга… А вон гигант Малышев легко, словно тросточку, несет на левом плече свой "дегтярь", а на правом – более громоздкий и тяжелый немецкий "МГ-42", помогая Рудольфу Майеру, который заметно припадает на раненую ногу. Еще вчера… да что там вчера – сегодня утром! – они были готовы в прямом смысле слова перегрызть друг другу глотки, а теперь вот… Бой и общий враг уже объединили солдат и сделали их если и не друзьями пока, то уже соратниками, что зачастую значит ничуть не меньше, а иногда и гораздо больше.

– Саша, – Хельмут Дитц остановился и вскинул к глазам свой полевой цейссовский бинокль, – взгляни-ка туда!

Дождь все еще сеялся с неба, но страшная черная гроза ушла, и за их спинами, на западе, там, где уже садилось солнце, небо ощутимо посветлело.

Дитц протянул "цейсс" Велге, и лейтенант принял из рук немца теплый и влажный от дождя корпус бинокля.

– Там, – Хельмут протянул длинную руку по направлению к горам. – Видишь, где деревья зацепились за склон? По-моему, это пещера.

Александр чуть тронул настройку, приспосабливая бинокль к своему зрению, и мощная оптика приблизила – рукой подать – черный, неправильной формы провал в скале километрах в полутора от них.

Пещера, точно.

И подобраться к ней можно было по длинному и открытому со всех сторон склону, на котором там и сям росли какие-то невысокие разлапистые деревья.

– Кажется, то, что надо, – оторвался от окуляров бинокля Велга, – Во-первых, склон довольно длинный и отлично просматривается на всем протяжении. Сверху не подберешься – скалы, а вход не такой уж и большой – можно замаскировать камнями и теми же ветками от деревьев. Если внутри достаточно места, то лучшего ночлега и пожелать нельзя.

– И я так думаю, – устало улыбнулся Дитц и, обернувшись к отряду, громко объявил:

– Солдаты! Нам нужно добраться вон до той пещеры! Там устроимся на ночь. Потерпите, осталось немного…

И они зашагали быстрее, словно близость отдыха придала сил. Темень стремительно надвигалась на них из-за гор, и никто не знал ночных опасностей этого мира.

Дождь, было притихший, снова усилился.

Казалось, во всем мире не осталось ничего, кроме этого нудного холодного дождя, а его равномерный безнадежный шелест не обещал ничего, кроме насквозь мокрого мундира и гимнастерки да зябкого ночлега на каменном полу. Впрочем, десять измученных землян были сейчас рады любому ночлегу.

Пещера оказалась громадной – пришлось даже послать вглубь на разведку Вешняка и Шнайдера с фонариком – и, главное, сухой. Еще час ушел на то, чтобы завалить вход камнями, оставив лишь узкий, выходящий вбок, лаз для часовых и замаскировать все это песком и ветками. Нашелся неподалеку и ручей с чистой вкусной водой, а из собранного хвороста получилась внушительных размеров куча.

– Вот черт, промокло все насквозь! – чертыхнулся ефрейтор Карл Хейниц, без толку истратив уже третью спичку из тщательно сохраненного в сухости коробка. – Бензину бы сюда… Не могу зажечь, хоть убей!

– Дай-ка я попробую, – мягко сказал присевший рядом Михаил Малышев и протянул свою громадную ладонь.

– Ну-ну, – покосился на гиганта ефрейтор и осторожно положил на эту ладонь коробок.

Михаил разгреб сложенную немцем растопку и не торопясь начал ее складывать снова, приговаривая:

– Та-ак… а теперь вот эту положим сюда… хорошо. – Стоящий рядом Руммениге освещал будущий костер фонариком, притоптывая то ли от холода, то ли от нетерпения.

Наконец хитрая операция таежника Малышева была закончена, и он, чиркнув спичкой о коробок, сунул огонек куда-то в середину растопки…

Через две минуты костер полыхал вовсю. Дым утягивался в глубь пещеры, и можно было не опасаться, что его заметят или учуют снаружи.

Озябшие и промокшие люди потянулись к огню, и Малышев сноровисто разложил костер в длину – так раскладывают костры аляскинские индейцы, чтобы в холодную зимнюю ночь места у живительного тепла хватило всем. И вот уже кто-то со стоном облегчения стянул сапоги, а кто-то насквозь мокрую гимнастерку. Солдаты протягивали к огню руки, оружие и одежду. А когда в трех котелках, поставленных прямо среди горящих веток, вскипела вода и Оскар Руммениге, взявший на себя обязанности повара, высыпал туда что-то явно очень вкусное из собранных у всех запасов провизии, напряжение последних часов почти окончательно покинуло измученные тела и нервы бойцов.