В космокатере все обстояло иначе.

Здесь не было отдельных кают, а все внутреннее пространство делилось перегородками на три основных отсека: двигательный, грузовой и рубку управления, служившую одновременно и спальней, и кают-компанией, и камбузом. Между рубкой и грузовым отсеком располагались сантехнический блок и шлюзовые камеры.

Тут, в катере, явственно ощущалось, что ты находишься внутри сработанной разумом и умелыми руками сложной, одновременно надежной и хрупкой машины, механизма, способного передвигаться в воздушном и безвоздушном пространстве и на какое-то время обеспечивать тебе жизнь и даже некоторый комфорт.

Если бы не подготовка, которую Дитц, Майер и Стихарь прошли сначала на "челноке", а затем на Имперском крейсере класса "А" "Невредимый", то это сравнительно короткое путешествие, пожалуй, явилось бы для психики землян настоящим потрясением. Но теперь про них можно было уже сказать, что они не первый день в космосе.

Голоса.

Вернее, даже не голоса, а голос.

Только один голос, но с тысячей интонаций. Чистый мужской голос. Голос друга, который перестал им быть, но так и не обратился во врага.

Часто он казался Улстеру Кате знакомым, очень знакомым, и тогда он тратил часы и силы в мучительных попытках вспомнить, кому этот голос принадлежал.

Именно принадлежал, в прошедшем времени, потому что Временный Правитель Нового Даррена был уверен: обладателя голоса давно нет среди живых.

Раз за разом он перебирал в памяти своих умерших и погибших друзей, родных и просто знакомых, подбираясь все ближе и ближе к дате собственного рождения.

У него была хорошая память на лица, но голоса… Нет, он не мог вспомнить этот голос, как ни старался.

Но иногда голос принадлежал совершенно незнакомому вейну, и было тем более странно, откуда этот незнакомец, да еще к тому же УМЕРШИЙ незнакомец, знает его, Улстера, имя, и вообще, почему он обращается к нему по имени, а не, допустим, "господин капи-тан", как обращаются к нему его подчиненные? Откуда, откуда, черт возьми, он знает его имя?! Это беспокоило его больше всего, поскольку почти всегда голос начинал с имени. Он просто звал: "Улстер!" И настолько явственным был этот зов, что Улстер Ката, Временный Правитель Нового Даррена и "господин капитан", вздрагивал и оборачивался.

"Улстер! Эй, Улстер! Улстер Ката!!" – звал голос то насмешливо, то тревожно, то весело, то горько. Часто в нем звучала откровенная издевка, а иногда – глубокая печаль и даже нечто похожее на сострадание. Голос был язвительным и ласковым, добрым и злым, тихим, почти неслышным и оглушительно громким.

Иногда он звучал откуда-то издалека, как будто зовущий стоял на другом берегу лесного озера, а иногда – совсем близко, словно кто-то неслышно подкрался сзади и рявкнул в самое ухо: "Улстер! Эй, Улстер Ката!'" Особенно плохо обстояло дело ночью. Голос не давал ему отдыха, начинал звать сразу, как только сознание уплывало в спасительный сон, и безжалостно выдергивал его обратно в отвратительную явь.

Иногда – довольно редко – он слышал не только свое имя. Такое обычно случалось, когда он, доведенный до белого бешенства, кричал внутри собственного мозга так, что казалось, выскочат из орбит глаза и лопнут барабанные перепонки: "Ну что?! Что тебе надо, сука?!!"

"Мне? – искренне удивлялся голос, подавляя сме-шок. – Мне ничего не надо. Я только лишь хочу знать, что надо ТЕБЕ. Что молчишь? Расскажи. Признайся старому другу. Тебе ведь все равно больше некому это рассказать".

"Я ничего не хочу. Я хочу только…"

"Власти"

"Нет!"

"Безграничной власти!"

"Нет!!! Ты не понимаешь! Я не могу этого сделать. Они обманули нас. Они хотели превратить нас в подопытных животных…"

"Ты лжешь самому себе".

"Нет, это ты лжешь! Тебе нужно свести меня с ума… Зачем? Отвечай!"

Но голос в этой части спора всегда умолкал.

Улстеру Кате пока хватало ума и силы воли не затевать спора с голосом неизвестного мертвеца при живых, но с каждым днем делать это становилось все труднее и труднее.

"Улстер! Эй, Улстер Ката!"

– Господин капитан…

– А? Что… – Он с трудом оторвал взгляд от собственных судорожно сжатых кулаков, лежащих на столе поверх бумаг, и поднял голову.

Прямо перед ним стоял его секретарь, на лице которого явственно проступала тревога. За него?

Он внимательно вгляделся в морщинистое лицо (его секретарь был уже пожилым вейном, но многое умел, всегда все успевал, и Ката чувствовал, что ему было бы трудно обходиться без опыта и житейской мудрости старика) – да, несомненно, секретарь встревожен, но не только его, Каты, состоянием. Что-то еще явно беспокоило его.