Когда послышались голоса отставших друзей Мэри, Таволато быстро сказал:

– Им лучше не видеть меня здесь…

Он рванулся было за скалу, но на мгновение остановился, пожал руку Мэри и взволнованно прибавил:

– Этих минут я никогда не забуду…

С того дня Мэри в думах своих уже не расставалась с Карло, мысленно вела с ним длинные разговоры, по каждому поводу ей приходило в голову: а как бы он посмотрел на это? А как бы он поступил в таком случае?

Таволато, приходивший часто в дом Мортона для доклада, всегда держался подчеркнуто сдержанно, как человек, воспитанный в условиях южноафриканского расизма. Мог ли он решиться первым сделать шаг к сближению с белой девушкой?

Инстинктом Мэри догадывалась, что этот умный и, видимо, смелый человек не может, не смеет переступить через черту, отделяющую белых от черных и «цветных», что эта черта грозит превратиться в глухую стену между ними. Все яснее становилось, что первое слово должна сказать она сама. Но против этого в девушке восставало все: женское самолюбие и традиции прошлого, навыки воспитания и расовые предрассудки… Все чувства Мэри пришли в смятение, вступили между собой в борьбу, превратили ее дни и ночи в клубок неутихающих, злых противоречий.

В эти дни Мэри прочитала в одной из лондонских газет занимательное сообщение о том, как в России простая цыганка стала доктором биологических наук, профессором. Вместе с мужем, русским по национальности, тоже биологом, она руководит крупной научной лабораторией.

«Как же так! – думала она. – Простая цыганка?.. Да ведь к ним в Англии относятся с таким презрением!..»

Эта история сильно взволновала девушку. «Да-да, в университетском кружке, – вспомнила она, – Беккер рассказывал, что в России нет расовой дискриминации, что все нации там равноправны и молодые люди различных народов и рас могут свободно любить друг друга, свободно создавать семьи. Разве в этом есть что-либо плохое?»

Неделю спустя Мэри решилась. Когда Карло опять пришел к своему патрону, Мэри сунула ему в руку клочок бумаги. Торопливым почерком на нем было написано: «В ближайшее воскресенье в полдень будьте в горах, на том месте, где мы уже встречались».

Выбежав из комнаты, она прижала руки к щекам: шаг, решающий всю дальнейшую жизнь, сделан. На глазах ее показались слезы…

Час, проведенный Мэри и Карло на скале, прошел очень сумбурно. Никто не обмолвился ни словом о самом сокровенном, о будущем… Зато они много говорили о своем прошлом, о своем воспитании, о несправедливостях жизни, о бездушии окружающей среды. Говорили быстро, отрывочно, беспорядочно, то и дело перебивая друг друга.

– Мы должны теперь часто видеться! – твердо сказала Мэри, прощаясь.

– И мы будем часто видеться! – воскликнул Таволато. В его голосе прозвучали нотки упрямой, ожесточенной решимости.

Однако в условиях кейптаунской жизни осуществить это было очень трудно. Бесчисленные препятствия возникали на пути влюбленных. В течение четырех следующих месяцев они обменивались лишь короткими записками и смогли встретиться только раза три. Для этого пришлось прибегнуть к разного рода ухищрениям и уловкам, чтобы не вызвать подозрений окружающих. Все это оскорбляло и унижало ясное, молодое чувство. От трудностей, от постоянной тоски друг о друге их любовь разгоралась все жарче.

Как-то весной 1942 года Мэри и Карло встретились в пригородном лесу. Таволато был необычно для него взволнован. Мэри ужаснулась перемене в его лице: оно осунулось, горькая складка легла около сжатого рта.

– Это наше последнее свидание, – тихо, с отчаянием сказал он. – Завтра меня не будет здесь…

– Что случилось?!

– Я больше не могу! – торопливо стал говорить Карло. – Я сойду с ума… Мы не должны продолжать нашу дружбу, она слишком опасна для тебя. Мы не можем соединить наши жизни, мы не можем любить друг друга. Нас затравят, тебя изгонят из общества! Из-за меня… Я решил бежать в Мозамбик. Там я найду работу и… постараюсь забыть тебя… Так будет лучше… Это мой долг!

– Карло, опомнись! – почти закричала Мэри. – Почему мы не можем стать мужем и женой? Я не хочу капитулировать перед расистскими тупицами и негодяями. Мы не должны убить нашу любовь в угоду диким предрассудкам! Я готова стать рядом с тобой, Карло, как твоя жена! Я не боюсь их!

– Ты хочешь быть моей женой? – почти с ужасом спросил Таволато. – Ты не боишься? Понимаешь ли ты, что это значит? Знаешь ли, какая буря злобы, ненависти, оскорблений поднимется против тебя?

Он с восхищением и одновременно с недоверием смотрел на Мэри.

– Я все понимаю, все знаю, – сказала Мэри твердо и спокойно.

По натуре более трезвая и хладнокровная, чем Карло, она стала излагать план, который уже давно обдумывала. С небольшими изменениями он был одобрен Карло, и вскоре началось его осуществление.

Прежде всего Таволато нанял небольшую славную квартирку в квартале для «цветных». Это был тоже бедный и запущенный квартал, но все же рангом выше жалких трущоб для черных африканцев; здесь можно было найти сносный домик.

Вопрос о свадьбе вначале казался неразрешимым: ни один священник в Кейптауне не повенчал бы «цветного» с белой. Но Мэри не унывала: