— Прекращайте демагогию! Мы складываем оружие!..

… Внимательно наблюдая из-за ограды за штабной избой, Файхо видел, как разговаривали Мизинов и Худолей, как полковник вернулся к своим, а генерал вошел в избу. Стремительным прыжком Файхо перемахнул через изгородь и бросился к штабу. Подтянулся к окну, заглянул между приоткрытых створок, повиснув на цепких руках. Он видел, как Мизинов подошел к столу, собрал какие-то бумаги, мелко разорвал их, бросил в ведро и поджег. Яркое пламя осветило комнату. Мизинов посмотрел на икону Богородицы, перекрестился и потянул из кобуры револьвер. Проверил барабан, взвел курок и поднес наган к виску…

Резким ударом Файхо толкнул створки окна и выстрелил. Растерявшийся Мизинов выронил наган, левой рукой схватился за правое плечо. Файхо спрыгнул с подоконника, кинулся на него, сбил с ног и взгромоздился сверху. В окно уже влезали красноармейцы.

… Услышав выстрел и решив, что Мизинов застрелился, Худолей, смотревший, как угрюмые офицеры складывают винтовки в кучу, вдруг внезапно крикнул в полный голос:

— Господа офицеры, его превосходительство застрелился! Я отменяю его приказ! В штыки, господа!

Дружно воспрянув, офицеры вскинули винтовки и бросились на врага. Их ярость была так сильна, что ломались штыки, и тогда офицеры били врага прикладами, душили руками. Завязался кровавый рукопашный бой. Красные поначалу растерялись, но Острецов, ворвавшийся в гущу сечи на лошади, начал рубить шашкой направо и налево, подбадривая бойцов. Его пример решил участь белых. Лишь немногие вырвались из кольца, выстроились в небольшое каре и, отражая залпами наседавших врагов, стали отходить на восток. Трагедия подсказала им единственный выход, которым они пренебрегли в свое время. Но было поздно. Выждав, пока у офицеров закончатся патроны, Острецов бросил на них три десятка кавалеристов с шашками наголо…

На допросе Мизинов ничего не сказал Острецову. Попросил только об одном — о быстром расстреле.

— Экий ты быстрый, твое превосходительство! — глумился Острецов. — Умереть-то проще всего. А кто ответит?

— Я перед Богом отвечу, — слабо выговорил Мизинов.

Жутко болела рана. Доктор Иваницкий, оставленный красными в живых и зачисленный в лазарет красного отряда, извлек пулю и перевязывал руку ежедневно, но, видимо, произошло нагноение, и рука на глазах чернела и пухла. Силы оставляли Мизинова, расстрел он расценивал сейчас как освобождение от всех мучений, только расстрела жаждал теперь.

— Ты будешь отправлен в Забайкалье, в штаб Пятой Армии. Там разберутся, как с тобой поступить. Суд решит. Честно говоря, шлепнул бы тебя сам, руки так и чешутся. Да не имею права. Приказано доставить целым. Придется доставить. А пока отдыхай.

— Когда думаете отправить? — поинтересовался Мизинов.

— Да не торопи ты свою жизнь, успеешь еще на тот свет. Наслаждайся последними денечками.

Содержали его в темном чулане штабной избы. У двери дежурили два красноармейца. Они дважды в день приносили миску жидкого супа и вареную лапшу, выносили отхожее ведро. Из-за невыносимой боли в руке Мизинов часто терял сознание. Он теперь благодарил свои обмороки за то, что они хоть на время избавляют его от страданий.

Однажды во сне он увидел Ойхэ. Паренек дурачился в скобяной лавке, прыгал через прилавок и дразнил Зарядько, а тот, злой и взмыленный, безуспешно гонялся за ним. Но вот вошел парень с суровым взглядом, выхватил наган и выстрелил Ойхэ в ногу, мальчонка присел, скривил личико и громко заплакал. Мизинов вздрогнул и проснулся.

Этот суроволицый парень уже навещал его в заточении. Это был брат Ойхэ — Файхо. В суматохе схватки Мизинов не вспомнил его, но он в первый же день вошел в темный чулан с зажженной свечой в руке и присел на край топчана, подвинув ноги генерала.

— Вот я тебя и нашел, — уставился он на Мизинова гневно горящими глазами.

— Я понимаю, о чем ты, — тихо промолвил Мизинов, сразу узнав его. — Но даю тебе честное офицерское слово, что в смерти твоего брата я не виновен.

— Он погиб из-за тебя, пули этого человека предназначались тебе! — упорствовал Файхо. — Да и какое честное слово может быть у вас? Офицеров! — презрительно сплюнул он. — Другой такой же офицер убил моего отца на глазах моей семьи…

— Я не знал. Когда это было? — спросил Мизинов.

— Еще осенью. Он отнял лошадь, отец не давал, она была у нас последняя. Тогда он выстрелил в него, забрал лошадь и уехал. Я поклялся, что отомщу ему. Пока что не удалось — он сумел уйти от меня, взорвав телегу с боеприпасами…

— Что?! — воскликнул Мизинов. — Так это был он?

— Да, это был убийца моего отца, — кивнул Файхо.

— Ты опоздал, — вздохнул Мизинов. — Этого человека больше нет в живых. Он застрелился.