— Сокол-2, на старт! — звучит команда.

— Есть на старт! — чеканит Хатынцев и взмахивает руками. Это жест для механика, чтобы убрали из-под шасси тормозные колодки. — Ну, потопали, — говорит он мне.

— Ни пуха ни пера, товарищ лейтенант.

— К черту...

Выруливаем на старт, дожидаемся отмашки стартера. И вот взлет. Трехчасовое напряжение ожидания взлета сразу сменяется легкой нервозностью. Сердце стучит учащенно, а уши с кошачьей чуткостью вслушиваются в ритм мотора. «Не чихает, случайно? Кажется, нет. Слава аллаху!» Мягкое, желанное спокойствие разливается по всему телу. И радость ощущения самого полета. Сначала я вижу только стабилизатор, покачивающуюся проволоку антенны и белое пятно птичьего помета на киле. «Вот, сволочь, — ругаю птицу. — И когда она успела?» Но вот за стабилизатором, примерно в двух километрах, вижу идут парой «тройка» и «четверка». Они должны нагнать нас и пристроиться справа. Так и есть. Они заходят сбоку, и вот уже я не вижу их, поскольку сижу спиной к носу самолета. Теперь мне уже видна четверка других, следом идущих самолетов.

Мы пролетаем над Хурангизской долиной. Зрелище удивительно красивое. Горы сплошь в снегу. Только возле самого Куткудука они бурые: там снег уже растаял и проталины по всей долине. На полях виднеются тракторы и грузовые машины на дорогах. Затем мы пролетаем над городом Хурангизом. Я смотрю вниз. Интересно, где там общежитие пединститута? Нет, не разберешься сразу, где что. Дома, сады, опять дома, площадь, железная дорога, поезд.

Ровно через тридцать минут возвращаемся на свой круг. Самолеты заходят на посадку, облетая Куткудукские озера. Вон оно, роковое и желанное озерцо, на котором я познакомился с Тоней. А вон и поселок, в котором живет ее мама. Избушки, садики кажутся игрушечными. Будет тепло, обязательно сагитирую Тоню съездить к ней домой и познакомлюсь с ее матерью.

— Сосна, я Сокол-2! — говорит по рации Хатын-цев. — Разрешите посадку!

— Сокол-2, посадку разрешаю. Выпускайте шасси!

«А что если шасси не сработают?» — испуганно думаю я и слышу, как самолет вздрагивает всем корпусом. Это он выпустил колеса. Теперь весь вопрос — дадим «козла» или нет? Хатынцев этим озабочен больше моего. Сядет «впритирку» — получит благодарность на послеполетных разборах. Даст «козла» — пропесочат.

— Ну, милая, — почти стонет он, сажая машину,— не подкачай...

И самолет, мягко коснувшись земли, как послушный конь, бежит по зеленому полю.

— Сокол-2, заруливайте на стоянку.

— Слушаюсь, — удовлетворенно отзывается Хатынцев и начинает насвистывать мотивчик из «Кармен».

На стоянке мы вылезаем из кабин, улыбаемся от сознания успешно выполненного задания. Вот «Илюхи» один за другим заруливают на свои стоянки. Смотрим на них, и таким хорошим кажется сегодняшний день. Сколько в нем солнца и голубизны! Теперь — небольшой отдых, а потом торжественная часть и общеполковой праздничный ужин.

Летчики и воздушные стрелки первыми покидают аэродром. У механиков и мотористов еще полно дел. У техников и инженеров тоже. Инженер эскадрильи широким размашистым шагом топает вдоль стоянки, шумит.

— К сведению механиков! Товарищи, прошу сегодня же заполнить формуляры и принести на подпись!

— А если завтра, товарищ майор?

— Никаких завтра! — властно обрывает он. — Бензин сегодня жгли, сегодня за него и отчитываться надо.

— В дорогую копеечку выливаются такие полеты,— задумчиво говорит Хатынцев.— Представляешь, пятьдесят моторов. И каждый сжег не меньше семисот литров бензина!

— Но зато народу жить спокойнее, — говорю я.

— Понятное дело, — соглашается он и предупреждает: — Только не произноси банальные фразы. Ты же поэт!

— Ну, если на поэтическом языке,— говорю я,— то это будет звучать, примерно так: пока будет небо — будут и крылья! Сойдет?

— Сойдет для экспромта. А вообще-то можно было бы и пообразнее.

Отдохнув немного, иду к Бабаеву. До начала торжественного вечера осталось всего четыре часа. Но надо ведь доклад еще раз посмотреть. Вхожу в штаб, стучусь в кабинет замполита:

— Товарищ подполковник, разрешите?

— Входите, Природин. Как самочувствие? Хорошее? У всех сегодня хорошее. Вам бы следовало о сегодняшнем дне написать в окружную газету.

— А о чем писать-то, товарищ подполковник? Все гладко. Взлетели, «сходили в зону» и сели. Никаких эпизодов.

— Что значит: взлетели и сели? — сердится замполит. — Пятьдесят самолетов в воздухе одновременно! Вы видели когда-нибудь такое? Разве что на Тушинском параде в Москве! Пятьдесят самолетов в одном строю на высоте двух тысяч метров: да это же высшая оценка боевой и политической подготовки полка! Вам понятно?

— Так точно, товарищ подполковник. Я сегодня же напишу. Если разрешите, я хотел бы еще раз просмотреть доклад.

— Не надо. Нет никакой необходимости, — отвечает замполит. — Мы с командиром и начальником штаба внесли все, что требовалось. Но вы — молодец. В основном справились. Идите отдыхайте. В восемь — в клуб.

— Слушаюсь.

Вечером Костя, Чары и я входим в гарнизонный клуб. Он переполнен. Восемьсот мест, а сесть негде. Становимся у стены, сняв шапки, словно странники. Начальник клуба подталкивает нас вперед: