Споры продолжаются, а меня зовут к телефону. Звонит подполковник Бабаев:

— Природин, завтра комиссия начнет расследование. Будут осматривать остатки самолета. Поезжай на место происшествия и попробуй отыскать очевидцев гибели летчиков. Это очень важно...

На следующий день, после завтрака, мы выехали к месту катастрофы. Минут десять ехали по Хурангизскому тракту, затем свернули на проселочную дорогу и устремились к горному перевалу. После того, как миновали куткудукский гужевой мост, свернули налево. Еще пропылили километров пять и — вот оно, место катастрофы. «Четверка» распластана у обочины дороги. Ее стащили с проезжей части с помощью трактора и пока оставили тут. Офицеры обходят «четверку» и останавливаются возле мотора. Попробуй тут установить причину, когда огонь все выжег — все трубки и патрубки. Нелегкая задача. Мимо по дороге проезжают машины и конные повозки. Я выхожу на дорогу, спрашиваю едущего на коне таджика:

— Рафик, где тут ближайшее селение?

— Здесь, рядом,— указывает он кнутовищем.— А кого тебе надо?

— Мне нужно найти хотя бы одного человека, который видел, как разбился этот самолет.

— Рахим-уста, седельщик наш, видел, — говорит всадник.— Если хочешь, пойдем, покажу где живет Рахим-уста.

Я иду рядом с едущим всадником. Он мне рассказывает: Рахим-уста возвращался на арбе из города домой, и на него чуть было не сел горящий самолет.

Селение действительно рядом, за холмом. Две улочки и глинобитные дома, огороженные дувалами. Во дворах — цветущие деревья.

— Вот тут он живет,— показывает всадник. И кричит по-таджикски, вызывая хозяина.

Выходит белобородый старикашка. Низенький, в халате и тюбетейке. Всадник объясняет ему, зачем я пожаловал. Старик понятливо кивает головой и говорит чисто по-русски:

— Ты сам-то кто? Русский или таджик? Вроде бы и на того и на другого похож.

— Рахим-уста, вы видели, как упал самолет? — спрашиваю я.

— Как тебя сейчас вижу, так и его видел,— с готовностью отвечает дед.— Я как раз возвращался из Хурангиза. Рано утром отвез седла на базар. И вот, еду назад, вдруг слышу — за моей спиной что-то очень сильно гудит. Повернулся, вижу: летит на меня горящее чудовище. Я лошадь кнутом ударил. Та испугалась, потащила арбу, думал, перевернемся. Бью ее по спине, а сам оглядываюсь. Вот совсем близко чудовище. Вот сейчас раздавит меня вместе с лошадью. Я уже подумал: «Ну вот и пришел твой смертный час, Рахим-уста». И в этот момент всевышний услышал мою молитву. Горящее чудовище, которое оказалось самолетом, вдруг поднялось надо мной вверх, пролетело еще немного и упало надорогу. И тут же взорвалось. Я туда-сюда забегал, «караул» начал кричать, прибежали наши из кишлака, но разве поможешь?

— Рахим-уста,— говорю я.— Насколько я вас понял, произошло это так. Летчик, поняв, что может раздавить вас вместе с лошадью и арбой, поднял самолет вверх, чтобы не задеть, и потом упал?

— Именно так, сынок. Пожалел он меня, а сам пропал.

— Рахим-уста, это очень важные сведения,— говорю я. — Вы можете написать все это на бумаге?

— Могу, сынок. Сейчас позову внуков, они напишут. Сам-то я неграмотный. Только фамилию свою могу написать.

Тут он позвал ребятишек, и один из них, постарше, записывает со слов деда, как произошла катастрофа. Старик расписывается и приговаривает:

— Люди видели, как на меня он хотел сесть, а потом поднялся вверх и упал. Люди не соврут, если мне не веришь... Свидетели есть.

— Не надо свидетелей, Рахим-уста. Мы верим вам. Спасибо.

Я пожимаю старику руку и отправляюсь к сгоревшему самолету. Теперь мне совершенно все ясно: Большов в самую последнюю минуту, когда их жизнь висела на волоске, когда была еще маленькая надежда спастись, пожертвовал последней возможностью. Они погибли во имя жизни этого старика-седельщика.

К обеду мы возвращаемся в часть. Я сразу иду к Бабаеву, рассказываю все, что удалось выяснить, и отдаю ему письменные показания старика. Бабаев читает н согласно кивает головой:

— Они совершили геройский поступок. Подумать только, сколько гуманности в их поступке! Знаете что, сержант Природин,— говорит замполит.— Изложите все это и поместите отдельной главкой в истории нашего полка. В окружную газету тоже напишите. И — покрасочнее! Не стесняйтесь возвеличивать достойных. Это — подвиг мирного неба!

— Слушаюсь, товарищ подполковник.

Проходит неделя, другая, и жизнь входит в свою привычную колею. Опять — матчасть, опять полеты.

О смерти Кости стараются не говорить. У всех иная забота, и вопрос один и тот же. Спрашивают шутливо:

— Ну, как тут поживает наш Алешка Трошкин? Вот тебе пол-литра беленькой, держи!.

Нина каждый раз отказывается, поскольку молоко для сынишки она берет в санчасти, да и Рустам-бобо — председатель колхоза, — со своим шофером присылает. Все, конечно, об этом знают. Но всякий несет заветную «бутылешку». Нина побледнела, осунулась, постарела сразу. Мы с Чары рассказали ей подробности гибели Кости и Большова, дали понять, чтобы гордилась своим мужем. Не знаю, помогло ли, но слушала Нина внимательно. И лишь сказала:

— Так просто они, конечно, не отдали бы жизнь...

Недели две я не звонил Тоне. Не до этого было. Наконец, когда Чары получил очередное письмецо от Оли и передал мне привет, я спохватился и сразу же — на коммутатор.

— Здравствуй, Тоня...

— Как живешь, Маратка? Почему не звонишь и не пишешь?

— Дел много, занят очень...— Не скажешь же ей по телефону, что у нас случилось.

— А на литобъединение ты приезжаешь?

— Нет, Тонечка. Два собрания уже пропустил.