— Землетрясение, землетрясение, черт возьми! — закричал председатель.— Знаете вы, что они пахнут контрреволюцией — эти сдвиги! Два ноля, черт возьми...

Не успев кончить, он вскочил На лошадь и дал шпоры. Конь взвился вверх по бархану, оставляя на гладком песке разорванные полосы.

Не доезжая до колодца, он спрыгнул на песок и нагнулся над следами.

— Здесь уже были кони. Меня кто-то опередил. «Санитарное вето»! Грош ему цена, когда здесь все и всё видят.

На холме показались два тощих аджара — песчаные акации. Он научился уже узнавать дорогу по бесчисленным кустам. За акациями должны стоять колодцы, где организован Совет.

Конь взобрался на холм, и оттуда открылся большой глиняный такыр. Он был пуст. Не было ни кибиток, ни колодцев, ни Совета; они исчезли в неизвестном направлении.

Конь въехал на такыр. По глине кружились от ветра цветные тряпочки, мусор, угли. Колодцы были завалены ветками и сверху засыпаны песком. От колодцев конские следы бежали куда-то в сторону.

Эти следы, несомненно, продолжали начатую кампанию. Они вели к новым колодцам, чтобы рассказать, как от Советской власти исчезает вода.

Председатель повернул коня. Он знал прямую дорогу наперерез следам. Он мчался весь вечер и всю ночь, но к утру сбился с тропы и вернулся к большому колодцу, где стоял кооператив и были национальные работники.

— Пэхлеван болур сен-ми? (Согласен ли ты быть героем?) —спросил он туркмена пословицей.— Сделай все, что ты можешь, чтобы успокоить эти колодцы. Лучше туда ехать тебе. Ты туркмен, а я плохо знаю туркменский язык. Проведи беседу, что ли.

— Хорошо, я поеду на эти колодцы провести беседу,— ответил молодой туркмен в пиджаке, в белой бараньей папахе, человек, только что проехавший триста километров верхом на лошади из города. Он напоил коня и положил за пазуху пол-лепешки. Он согласился быть героем.

Глаза его слипались от усталости. Утром он увидел колодец. Хмурые и любопытные шапконосцы вышли из кибиток. Они недавно прикочевали с дальних песков и жили у национализированных колодцев. Они утверждали, что вода в свободных колодцах стала портиться, стала горькой, соленой, пахнет нефтью и серой. Они собирались откочевать обратно к дальним колодцам. Они сидели на песке, поджав под себя ноги, и смотрели на туркмена в пиджаке.

— Товарищи! — сказал он.— От имени революционного комитета Черных песков...— И остановился.

Недоверчивые глаза окружили его кольцом. Он увидел людей, которые шли из пустыни, из ее веков. Они пронесли через эти века дутары с шелковыми струнами и грифами из персиковых косточек, цветистые разговоры и легенды, боязнь нового и веру в ишанов... Он неожиданно оборвал фразу, махнув рукой, и сказал:

— Вот что: дайте-ка воды напиться.

Старик зачерпнул пиалу из ведра, стоявшего возле кибитки, и подал докладчику. Тот снял тюбетейку, вытер пот с головы, хлебнул воды, потом понюхал, поставил чашку на землю и задумчиво посмотрел поверх голов.

Кумли нетерпеливо ожидали начала доклада. Но приезжий опять взял пиалу и хлебнул воды.

— Да...— сказал он как бы самому себе.— Да... Вы говорите, она пахнет серой? Она пахнет нефтью. Так, так.

Он выпил еще воды и вдруг встал и направился к своей лошади. На полдороге он остановился и обернулся:

— Вот что. Жил-был один ишак и один верблюд, иккиеркуш — двугорбый верблюд. Они принадлежали очень жестокому хозяину. Он их бил, заставлял работать много, а есть и пить давал мало. Однажды они шли с караваном, отстали от него и сбились в сторону. «Давай убежим»,— сказал верблюд ишаку. И они убежали. Долго они шли и захотели пить. Воды же не было. Уже они совсем отчаялись, как вдруг навстречу попался им человек с полной бочкой воды. «Пейте,— сказал он им,— я ничего с вас за это не возьму, и вы останетесь на свободе».— «Нет, подожди пить,— сказал ишак верблюду,— этого не может быть».— «Чего не может быть? Это же вода, вы умираете от жажды, нате пейте».— «Нет,— сказал упрямый ишак,— нет, этого не может быть». Когда наконец его уговорили, он, еле живой, подполз к бочке, попробовал воду и вдруг сплюнул. «Фу, говорит, какая это скверная и невкусная вода! Знаешь что, верблюд, давай вернемся к хозяину. Там вода гораздо аппетитнее». И вот...— Приезжий взглянул на собравшихся, взмахнул плеткой, взял опять пиалу, отхлебнул и сказал: — Она пахнет не серой. Я знаю, чем она пахнет...— Здесь он вплотную подошел к старшине и вдруг спросил, глядя на него в упор: — Чьи следы ведут к Джунаиду? Кто приезжал сюда сегодня утром, а? Посланцы ишанов? Слуги святых людей? Они вас звали обратно? Ну что ж! Знаете что? Можете уходить. Прощайте.

Собрание давно забыло про доклад. Но любители легенд не могли успокоиться. Они стояли с полуоткрытыми ртами, с глазами, полными любопытства и тревоги: собрание боялось, что странный докладчик сейчас же исчезнет с лошадью.

— Как же ишак с верблюдом? — крикнул какой-то молодой кумли.

— Я не знаю, чем это кончилось. Вам виднее. Прощайте! — хмуро ответил докладчик.

Он вскочил на коня и ускакал прочь.

Председателю нужно было сократить путь, так как он задержался и мог опоздать на заседание Совнаркома. Поэтому он ехал не только ночью, но и днем. Утром он увидел синюю полоску гор над песками и услышал паровозный гудок с невидимой железнодорожной линии.

Вечером он видел вокруг себя велосипедистов, лимонадный ларек и городской ашхабадский сад, в котором играла духовая музыка из железнодорожного клуба, и все это было похоже на мираж. «Так у нас появляются в воздухе озера,— говорил он.— Очень просто. Отсвечивают шоры, солончаки. Они голубые под лучами солнца. Милая страна! В ней все исчезает: вода исчезает, Советы исчезают! Я ничему уже не удивляюсь. Я уже учусь у кочевников ездить в город по звездам».

«Скоро ты будешь на улице привязывать к столбам тряпочки — по привычке, чтобы заметить дорогу»,— шутя говорили ему на заседании.