Птухин не стал устраивать разнос Гусеву, а лишь сказал как-то горько:

— На месте комиссии я сделал бы вывод, что если у Птухина это звено лучшее, то худшее пулемет от оглобли не отличает.

— Волновались, товарищ комбриг, попросите перестрелять, голову даю, не посрамим.

— Я попрошу, и они, возможно, согласятся. А кого просить в настоящем бою?

— А ведь ребята в самом деле здорово волновались, Евгений Саввич, — подошел председатель комиссии. — Пусть завтра перестреляют. Ведь и в бою от волнения первый раз можно не попасть.

— Сегодня, — решительно попросил Гусев.

— Вы слышали — завтра, когда остынете. А то сгоряча врежетесь в конус, — оборвал комбриг. Оборвал и сам пожалел. Гусева он любил как летчика, как человека, умеющего постоять за себя, если прав. На днях Гусев принес комбригу коллективный рапорт летчиков, желающих поехать добровольцами в Испанию. Вначале Птухин решил отчитать Гусева за нарушение уставного порядка — подачу коллективного рапорта, но передумал. Ведь Гусев просился на войну.

В последнее время Птухин стал приходить в какое-то смятение, когда заходил разговор об Испании. Причиной тому, наверное, была резолюция начальства на его рапорте с просьбой отправить в Испанию: «Всему свое время». А вот друзья Ваня Копец, Петр Пумпур давно уже там. Значит, их время наступило. А его еще нет? Птухина подмывало написать второй рапорт, но перспектива получить второй отказ с подобной резолюцией охлаждала пыл.

Был момент, когда Птухин обрадовался вызову к начальнику ВВС. Не сомневался, это Испания! Весело и таинственно, словно мальчишка, прощаясь, намекал, что, возможно, вернется не скоро. Но это была командировка в Чехословакию с военной делегацией.

Только работа притупляла остроту переживаний. А работы, слава богу, хватало. Предстояли крупнейшие осенние маневры, проводимые наркомом Ворошиловым.

К началу маневров бригада была подготовлена к воздушным боям в полном составе. Организацию взаимодействия сухопутных войск и авиации командующий войсками округа Уборевич поручил своему заместителю комкору Тимошенко [С. К. Тимошенко — впоследствии Маршал Советского Союза], который предложил высказаться командирам пехотных и кавалерийских дивизий, авиационных бригад. Вопрос решался об авиационном прикрытии форсирования реки Березины. Замысел этой операции предложил командир 4-й Донской казачьей дивизии Георгий Жуков [Г. К. Жуков — впоследствии Маршал Советского Союза, Министр обороны], требовавший начать авиационную подготовку еще до начала форсирования.

— А почему так рано надо действовать авиации? — обратился к Жукову Птухин.

— Ну, во-первых, для того, чтобы обеспечить шумовую маскировку подхода частей к реке, а во-вторых…

— Так и шумите артиллерией, четким планированием стрельбы, это проще и дешевле, а авиацию следует использовать с началом форсирования.

— А я и не знал, что истребительной бригадой командует комбриг-экономист Птухин, — полушутя заметил Жуков.

— Он дело предлагает, Георгий Константинович. Почему бы не начать с артподготовки, — вмешался Тимошенко…

Когда, договорившись по всем вопросам, стали расходиться, Жуков, пожимая руку Птухину, предложил:

— Приезжай сам ко мне в качестве авиационного представителя да захвати бухгалтерские счеты, — и хитро подмигнул.

Заканчивался трудный 1936 год. Заканчивался хорошо, с большими достижениями в боевой подготовке. Это признал командующий округом на разборе маневров. Это подтвердил нарком, наградивший комбрига Птухина, первого по ВВС, новым автомобилем М-1. А главное, понимали сами летчики, каких усилий стоило штабу бригады и комбригу выполнить громадные задачи по освоению новой техники без аварий и катастроф!..

И вдруг…

Первые полеты после ноябрьских праздников совпали с преждевременными сильными заморозками. Кристально чистый гул И-16 почти не приглушался в морозном воздухе, несмотря на то, что самолет удалялся после взлета до первого разворота.

Летчик Булыгин, сделав круг, прошел над стартом и энергично перевел самолет в набор с разворотом влево в первую зону. Те, кто наблюдал за ним, видели, что уже давно пора было уменьшить угол набора и крен, чтобы идти нормально в зону. Однако самолет продолжал неестественно круто искривлять траекторию, одновременно заваливая крен. Затем, потеряв скорость, он скользнул на хвост, резко опустил нос и с отрицательным углом пикирования, без намека на вывод, врезался в землю. Какую-то долю времени все оцепенели от неожиданности, потом ринулись в направлении падения самолета, хотя спешить было бесполезно, так как с аэродрома был виден взметнувшийся столб дыма.

Комиссия при всей своей добросовестности не могла установить причину катастрофы.

— Может, все-таки праздники, застолье виновато, а, Евгений Саввич? — стал робко склонять комбрига председатель комиссии к высказанному в начале расследования предположению. Увидев возмущенный взгляд Птухина, осекся. — Ну ладно, предположим самое более или менее правдоподобное. Ты говоришь — техника. А инженеры говорят — нет! Что прикажешь доложить Алкснису?

— А что мне доложить летчикам, которые прекрасно знают, что праздники здесь ни при чем? Самое лучшее всем сказать правду — не нашли причину. По крайней мере так честнее.

После разрешения начальника ВВС снова приступили к полетам по кругу и на групповую слетанность. Выпал снег, и летчикам нужно было адаптироваться к белому покрову, особенно при посадке. Однако летать пришлось недолго. На третий день механик, наблюдавший пилотаж своего летчика, жутким голосом заорал на весь аэродром: «Разбился! Летчик Бушма разбился!» С обезумевшим взглядом он показал рукой в сторону третьей зоны.

Не успел двинуться автомобиль командира бригады к месту катастрофы, как на аэродром с нарушением круга полетов грубо произвел посадку И-16. Чудом не подломив шасси, он на большой скорости развернулся и подрулил к командирскому автомобилю. Еще не заглох мотор, из кабины, судорожно срывая ремни, выскочил бледный летчик, повторяя: «Малютин разбился, мой командир разбился…»