Мирон расслабленно улыбнулся. Ну, первый опыт частенько без приятности, зато потом… Сколько девок перепробовал, пока не встретил Эмму, дочь немецкого купца Отто Хельмута. Что за славная пампушечка! Розовощекая, с опущенными долу голубыми глазками. Только раз и позволила груди коснуться, а под юбку заглянуть, это уж ни-ни! До свадьбы никакого баловства!

Растянувшись на лежанке возле теплой печи, Мирон пребывал в полудреме. Воспоминания об Эмме были тусклыми, будто с последней встречи прошли года три, а не три месяца. Зато спать хотелось неимоверно, но заснуть мешал голос лакея, который со смаком обрисовывал вчерашние похождения барина:

– Еще похвалялись, что поместье у вас самое богатое в округе, и лошади не чета здешним маломеркам…

– Лошади? Эка вспомнил! – поразился Мирон и, приоткрыв глаза, с удивлением уставился на Захарку. – Были у батюшки славные кони, только где они теперь?

Он вздохнул и перевернулся на другой бок, надеясь, что лакей уберется к чертям собачьим. Но, видно, те черти собачьи были не слишком приятной компанией, потому что Захарка к ним не спешил, а с великим усердием продолжал болтать как ни в чем не бывало. Видно, выспался за день, дуботряс, не в пример барину.

– А после саблю схватили и – давай махать! «Порублю, – орете, – всех врагов государства Расейского, всем башки поотшибаю!» – сообщил он с упоением и расплылся в счастливой улыбке.

– Не ври! – глянув через плечо, вяло воспротивился Мирон. – Лишку хватил! Не было такого!

– Ага, не было, – скривился Захарка. – И как ступеньки лбом перебрали, едва успел вас подхватить, не было? И как на поленницу кидались, словно вражью крепость брали? Гляньте, во дворе куча чурок валяется. В меня ими швыряли, вон глаз подбили, – и Захарка потрогал внушительный синяк под левым глазом.

– А я-то думаю, кто тебе врезал? – усмехнулся Мирон.

– Кто мне можа врезать, окромя вас, барин? – произнес обиженно Захарка. – Вы ж тут все подряд крушили. Вон шкуру медвежью сорвали, ножом порезали. Дворового кобеля чуть поленом не зашибли, а потом на колени перед ним упали и слезами уливались: «Эмма, прости! Виноват, подлец!» И все норовили его в морду чмокнуть. Стол уронили вместе с квасным жбаном. Письменного голову за бороду дергали и кричали: «Я те бороду вырву, козел сибирский! Пошто царев указ не блюдешь?»

Мирон озадаченно хмыкнул. Сегодня Сытов ни словом не обмолвился о том, что Петров посланник покушался на его бороду. Посчитал это за пьяное баловство? Испугался? Или все-таки затаил обиду и ждет теперь подходящего момента, чтобы отомстить по полной? Мирон крепко выругался про себя. Вот только чьих-то обид и мести ему не хватало! И так судьба держится на волоске. Придется повиниться перед Козьмой Демьянычем.

– Что? Сильно голова обиделся? – спросил Мирон.

– Да нет вроде. Осерчал маненько, это точно. Казаков велел позвать. Они вас схватили, в мыльню отнесли. Сам видел, ухи терли и холодной водой обливали, а еще поили чем-то, отчего вы блевали крепко, а потом заснули.

Мирон нахмурился. Надо же! Оказывается, грязная девка в его постели еще не самое стыдное, что он сотворил по пьяной лавочке. Он привстал на лежанке и в упор посмотрел на Захарку:

– А девка откуда взялась? Голова подсунул?

– Девка? – вытаращил глаза Захарка. – Не видал я никакой девки!

Взгляд лакея был чист и безмятежен. И Мирон понял, не врет Захарка, определенно девку не видел. Как же она пробралась незамеченной? И когда? Неужто голова ночью послал ее стирать белье, или это отговорки, чтобы подловить его на скверне, а потом отправить государю извет, де, посланник его больше пьянствует да девок насильничает, а то, что по цареву наказу должен исполнить, даже в голову не берет.

Вероятные последствия поклепа нетрудно было предвидеть. В лучшем случае его оставят на службу в Сибири, в худшем проведут сыск, и по возвращении в Москву им с большим удовольствием займется Федор Ромодановский…

– Пошел вон! – в сердцах бросил князь Захарке. – Вместо того, чтоб барина караулить, дрыхнешь без задних ног! Небось, когда вина поднесли, не отказался?

– Не пил я вина, – насупился Захар. – Каши чугунок слопал да молока попил, и не помню, вот вам крест, как в сенях очутился. Проснулся, в луже валяюсь. Озяб совсем. Волосья к земле приморозило!

Мирон хмыкнул, но по поводу лужи промолчал. Хотя в другое время всласть бы посмеялся над Захаркой.

– Ладно, иди! – махнул он рукой и закрыл глаза.

Заснул Мирон мигом. И не видел, как Захарка, подхватив кафтан и сапоги барина, задул светильник и на цыпочках удалился в сени.

Не прошло и двух дней, как вблизи острога появились конные посланцы бега и передали воеводе грамоту с новым приглашением Эпчея посетить его улус. Делать нечего, решили поехать. Под кафтаны надели на всякий случай бехтерц [37] и куяки. Мирону пришлось сменить служилое платье Преображенского полка на стрелецкий кафтан и порты. Куяк ему тоже подобрали. Пообещали, что хоть доспехи и с чужого плеча, и жмут немного в груди, но от стрелы и сабли защитят. Впрочем, Мирон быстро привык к непривычной тяжести и в новой одежке чувствовал себя превосходно.