Никто не сказал мне ни слова. Все ошалело метались, обеспокоенные какой-то проблемой. Но вскоре суета прекратилась. Сантандеры о чем-то между собой затараторили по-испански, доктор Нгема села за стол в ординаторской и начала заполнять какие-то бумаги. Только Лоуренс за компанию со мной еще несколько минут дрейфовал в жутковатом вакууме коридора.

— Что происходит? — спросил он меня.

— А я надеялся, вы мне объясните.

— Ума не приложу. Ничего не понимаю.

— Но что случилось-то?

— Он там. Пулевое ранение в грудь. Сомневаюсь, что выкарабкается. Доктор Нгема попыталась сделать операцию, но пуля засела слишком близко к легким. Я считаю…

— Кто «он»? О ком вы говорите?

Он изумленно уставился на меня, точно на единственный элемент таинственности во всей этой истории.

— Техого, — произнес он наконец. — Где вас носило?

Даже после слов Лоуренса я не смекнул, что к чему. Точнее, смекнул не сразу.

Я ринулся в операционную. Посреди комнаты, освещенный синим кладбищенским светом ночника, прикрытый по пояс простыней, лежал на спине Техого. Он был подключен к аппарату искусственного дыхания, из руки торчала трубка внутривенной капельницы. Его торс был полностью обнажен, если не считать бинтов и компрессов. Наклонившись к нему, я увидел, что щеки у него запали, словно у мертвеца.

Вернувшись в коридор, я спросил у Лоуренса:

— Кто его привез?

— Тот, другой. Его приятель. Если я не обознался.

— Если вы не обознались?

— Я не присматривался. Не успел моргнуть…

Лоуренс приложил руку ко лбу. Было очевидно, что он вот-вот заплачет. Я никогда еще не видел слез Лоуренса.

— Я дежурил в ординаторской. Услышал, как подъехала машина. На бешеной скорости. Потом загудел клаксон — очень настойчиво. Я выбежал на стоянку. А тот парень, кто бы он ни был, водитель, уже вытаскивал Техого наружу.

— Что за машина?

— Простите?

— Что за машина его привезла?

— Не знаю, Фрэнк, я не присматривался. Сожалею, что не могу помочь. — Одна настырная слезинка все-таки скатилась по его щеке, но голос Лоуренса оставался ровным. — Я взял Техого за плечи и потащил, хотел помочь, понимаете? Тут этот парень забрался в свою машину и укатил — только его и видели. He знаю, Фрэнк, по-моему, это был его приятель, но точно не скажу. Почему так случилось? Что происходит?

— Не знаю, — солгал я.

Я знал. С такой определенностью, как будто все видел своими глазами.

Я поехал к Маме. В этот ранний час бар практически пуст. Мама была за стойкой — укладывала мелкие монеты столбиками, пересчитывала и убирала в целлофановые пакеты. Увидев меня, она заулыбалась.

— Я ищу полковника Моллера, — обратился я к ней.

Улыбка погасла: Мама что-то прочла на моем лице.

— Он наверху. В своей комнате.

— Какой номер?

Она ответила, и я поднялся по лестнице. Последняя дверь по коридору, угловая комната. Когда я постучал, он открыл почти незамедлительно, точно ожидал моего прихода. Но при виде меня его деревянное лицо слегка исказилось — всего на секунду.

Сегодня он был в форме. Камуфляжные штаны, рыжие сапоги. Но рубашки на нем не было, и торс — гладкий, почти безволосый — абсурдно контрастировал с нижней половиной тела. Заглянув через его плечо, я мельком увидел комнату, похожую на ту, где останавливалась Занеле. Но его присутствие лишь усилило, если это было возможно, аскетическую безликость гостиничного номера. На полках я увидел его одежду, сложенную ровными вертикальными стопками. На столе лежала разобранная винтовка — детали разложены аккуратными, блестящими рядами.

— Господин полковник, вы позволите к вам на секунду зайти?

Он покачал головой:

— Извините, доктор, но я сейчас занят. Вам придется поговорить со мной в дверях.

Он был сама вежливость, сама отстраненность. Не сомневаюсь, что с теми же интонациями он обращался к людям, которых пытал и убивал. Дескать, ничего личного.

— Господин полковник, — сказал я, — к нам в больницу поступил раненый. Полагаю, вы знаете, что это за человек.

Он спокойно разглядывал меня. Выжидал.