Спрашивается: не слишком ли много чести отдавали Риму патриотически настроенные Варрон и Тит Ливий? Быть может, в начале IV века до н. э. этрусские гистрионы сами пришли к осознанию театрального начала, заключенного в их танце, ведь они принадлежали к эллинизированному народу и влияние Греции на все сферы их жизни, включая искусство, было колоссальным. Кроме того, немыслимо, чтобы театр, зародившись однажды где-то в Центральной Италии, которая в культурном отношении объединяла Рим, Цере, Пренесте, Тарквинии и Клузий, не распространился бы затем повсеместно и что его развитие, которое Тит Ливий приписал только играм Большого цирка, не получило отклика в играх этрусской конфедерации в Вольсиниях.

Неужели в Этрурии не ставили спектаклей в то время, как вся Сицилия и Южная Италия были ими увлечены? В Сиракузах уже в первой половине V века до н. э. был великолепный театр, где в присутствии Эсхила ставили «Персов» и на скамьях которого сидели Пиндар и Платон. В Таренте было два театра, и Ливий Андроник рукоплескал там пьесам Еврипида, прежде чем поставить их в Риме. Сцены из трагедий, изображенные на апулейских вазах, служат доказательством популярности театральных постановок {711} . Правда, на севере — в Велии, Пестуме и даже Кумах — тогда еще не было каменных театров, в Помпеях такой театр появился только в начале II века до н. э., а в Риме — в 55 году до н. э. Но известно, что прежде каменных театров в Риме использовали деревянные подмостки, на которых играли трагедии Энния и комедии Плавта. Если в Этрурии устраивали спектакли, то, должно быть, использовали временные сооружения, которые не сохранились.

Отголоски этрусских трагедий III и II веков до н. э. сохранились на саркофагах и погребальных урнах из Тарквиний, Клузия и Волатерры {712} . Там представлены все предания из эпического и трагического репертуара греков, в особенности сцены убийств, словно таким образом усопшему предлагалась скромная замена, облагороженная легендой, человеческим жертвоприношениям, которых родственники не могли совершить из финансовых и (хочется на это надеяться) нравственных соображений. Например, на знаменитом саркофаге, находящемся в Ватикане, изображены классические сцены из «Орестеи»: меж двух пораженных ужасом слуг сидит, задумавшись, Электра, позади нее — алтарь, на котором навзничь лежит полуобнаженный труп Клитемнестры. Справа Орест и Пилад убивают Эгисфа, слева Эринии уже подступают к убийцам. На задней стенке саркофага показаны поединок между Этеоклом и Полиником и другие сцены из трагедии Эсхила «Семеро против Фив». На одной из боковых стенок Телеф из одноименной трагедии Еврипида схватил маленького Ореста и грозит перерезать ему горло. На другой греки приносят в жертву Поликсену на могиле Ахилла — это уже сцена из «Гекубы» того же автора {713} . Среди прочего — заклание Ифигении, Филоктет, покинутый на Лемносе, Андромеда, прикованная к скале, окровавленный Ипполит, влекомый колесницей {714} .

В «Исследовании о римских играх» Андре Пиганьоль заметил, что композиция этих рельефов часто напоминает декорации античного театра: пещеру или храм, перед которыми двигаются актеры, порт, из которого они отплывают, башня или валы осажденного города, двери в комнату дворца, где умирает Агамемнон, алтари и прочий театральный реквизит.

На урнах из Волатерры изображена Медея на колеснице, запряженной драконами. Именно на ней колдунья, в утраченной трагедии Еврипида, сбежала из Коринфа, убив своих сыновей. Возможно, в похоронной символике это могло интерпретироваться как залог бессмертия. Но мы знаем, что авторы латинских трагедий во II веке до н. э. обожали сложные театральные машины: во фрагменте одного из сочинений Пакувия говорится об «огромных крылатых змеях под ярмом» Медеи ( angues ingentes alites iuncti iugo). Сатирик Луцилий насмехался над теми, кто, пытаясь поразить воображение зрителей, прибегал к таким детским фантазиям {715} .

На других урнах изображен всадник, набрасывающийся на ребенка, — это история о царе Фессалии Афаманте, пораженном безумием и убившем своего сына Леарха, приняв его за оленя. Еврипид написал на этот сюжет трагедию «Ино», на основе которой Энний создал своего «Афаманта» {716} .

Все изображения на этрусских урнах можно соотнести не только с греческими мифами, но и с их адаптациями в латинских трагедиях, от Ливия Андроника до Акция. Возникает вопрос: не были ли трагедии, послужившие для них сюжетами, произведениями не этрусской, а латинской драматургии, написанными с 250 по 100 год до н. э.? Очень трудно поверить, чтобы такие театральные постановки оказали на расстоянии столь тираническое влияние на простых ремесленников из Волатерры, так что есть все причины полагать, что скульпторы Этрурии были непосредственно знакомы с изображаемыми сюжетами, изложенными на их родном языке.

Персонажи греческих преданий на некоторых фресках и зеркалах чаще всего обозначены сильно искаженными именами {717} : Агамемнон становится Achmemrunили Achmenrun, Ахилл (по-гречески Ахиллес) — Achileили Achle;Клитемнестра — Clutumsta; Александр, то есть Парис, — Alechsantre, Elachsantreи даже Elcste; виночерпия богов Ганимеда почти невозможно узнать в Catmite— этот вариант даже проник в латинский язык, став Катамитом у Плавта {718} . Такие искажения можно объяснить тем, что греческие слова были заимствованы через диалекты, но в целом они согласуются с законами этрусской фонетики — синкопой, метатезой, придыханием, хорошо известными и досконально изученными по надписям. Некоторые особенности этрусского произношения даже сохранились за века в Тоскане: так, во Флоренции до сих пор говорят hasaвместо casa(дом).

Какой вывод можно из этого сделать? Художники, ставившие эти имена на зеркалах, вазах и фресках, не копировали их послушно, буква за буквой, с греческих образцов; они писали их так, как слышали, то есть имена Агамемнона, Ахиллеса, Клитемнестры, Александра и Ганимеда выходили из уст этрусков в виде Achmemrun, Achle, Klutumstra, Elcste, Catmite. Проще говоря, в Этрурии эти имена были на слуху, и это можно объяснить только декламацией стихов, эпоса и в особенности драмы.

Таким образом, этрусские трагедии, несомненно, существовали, по крайней мере, в III–II веках до н. э., параллельно с расцветом латинской трагедии, и в такую перспективу прекрасно вписывается драматург Воль-ний, упомянутый Варроном. Он говорит об этом неизвестном авторе в трактате «О латинском языке», в связи с названиями трех изначальных латинских племен (триб). «Изначально территория Рима была поделена на три области, откуда и произошли названия триб тициев, рамнов и луцеров. По Эннию, тиции назывались по имени Тита Тация, рамны — по имени Ромула, а луцеры, согласно Юнию, — по имени Лукумона, но Вольний, писавший трагедии на этрусском языке, объявил все эти слова этрусскими ( sed omnia haec vocabula Tusca, ut Volnius, qui tragaedias Tuscae scripsit, dicebat)» {719} .