— Агамемнон был всегда так груб и неуклюж! — молвила царица, бросив на Эгиста нежный взгляд своих глаз с поволокой.

Эвмон предложил Эгисту совершить небольшое путешествие по берегу моря: можно переодеться римскими гонцами и оставить во дворце надежных слуг, которые в случае чего вмиг доставят им весть о появлении Ореста, чтобы тот не застал Клитемнестру сидящей у окна в одиночестве. Поначалу Эгист колебался; ему не хотелось изменять своей роли, покидая царство, но его гость настаивал и обещал взять на себя все расходы, и вот в конце концов решено было отправиться в поход на неделю. В рассветный час цари покидали город, фракиец — на норовистом арабском скакуне, а его спутник — на своем старом буланом, по прозвищу Сольферино. Вместе с ними ехала свита: два адъютанта Эвмона, сопровождавшие своего господина во время церемоний, да интендант Эгиста — выбор пал на него потому, что у него была своя упряжь. Замыкал шествие мул, груженный запасными протезами фракийского царя, за ним плелся слуга-эфиоп, когда дорога шла в гору, он усаживался поверх вьюков, упакованных в белую парусину. Надо заметить, что нога Эвмона уменьшалась всего за один день, а отрастала потом медленно; поэтому он, желая скрыть свой недостаток, возил с собой целый набор березовых муляжей с замысловатыми шарнирами на колене: все они соответствовали размерам его нормальной ноги, но внутри имели разные отверстия — протезы приходилось менять по мере того, как нога росла. Итак, наши сиятельные особы выехали на рассвете и поскакали по царской дороге к реке, чтобы переправиться на другой берег у Ивового брода. На перепутье они выбрали тропу, что вела меж холмов, поросших оливами, к большой дубовой роще: Эгисту хотелось показать гостю то самое поле, где когда-то он рассчитывал выйти на бой с Агамемноном, вооруженным до зубов. Поле раскинулось возле старого колодца и сейчас мало подходило для рыцарских турниров — усердный колон распахал его, и по осени кукуруза у него отлично уродилась. В глубине души Эгист обрадовался этому; с тех пор как он пригласил своего гостя посетить поле, которому следовало стать местом его великих подвигов, на душе у него кошки скребли: вдруг фракийцу заблагорассудится попросить друга продемонстрировать мастерство наездника и ловкость в обращении с оружием — сей опыт, скорее всего, закончился бы падением бедняги Сольферино. Они решили продолжить свой путь по той же дороге и пообедать на свежем воздухе свиной колбасой и лепешками, которые испекла своими царственными руками Клитемнестра — Эгист их очень любил. Когда час обеда наступил, компания устроилась возле источника в тени каштанов, вино поставили остудить в чашу, напоминавшую по форме раковину: вода веселой струйкой падала в нее, а потом переливалась через край и, превратившись в блестящий ручеек, терялась в прибрежных лугах. Эвмон, несмотря на его смуглую кожу, быстро раскраснелся, приложившись несколько раз к бурдюку, и теперь обмахивался собственными огромными ушами, чтобы не мучиться от жары. На это стоило посмотреть! На сладкое слуга-эфиоп предложил несколько яблок, и все согласились, что теперь не мешало бы вздремнуть. Где-то поблизости пел дрозд, и золотистый полуденный воздух, казалось, был пронизан музыкой.

К вечеру они вновь отправились в путь и, поднявшись на развалины того, что было когда-то дозорной башней, увидели наконец вдали на горизонте синее море. Эгист снял с головы тирольскую шапочку и трижды склонил голову.

— Пусть даже человек беден, лишен права носить корону, пусть враги отняли его былую воинскую славу, пусть он, забытый всеми, живет под мрачными пыльными сводами своего дворца — это совсем не означает, что он должен забыть древние обычаи. У нас принято приветствовать так Океан, по которому прибыли на эту землю и покорили ее те, кто до меня занимал микенский трон. Предание гласит — нас связывают с ним родственные узы.

— А вот он, — сказал Эвмон, указывая на одного из своих адъютантов — маленького, смуглого и рябого человечка, который за всю дорогу не раскрыл рта, — доводится родственником колодцу. Из него в облачке тумана вышла его прабабушка, когда прадедушка, тогда совсем еще молодой, поил там свою кобылицу.

— Девушку пришлось учить разговаривать, хотя ей было не меньше восемнадцати лет, и она за шесть дней выучила фракийский — всю грамматику и даже сослагательное наклонение, — потому что мой прадедушка заявил, что пальцем ее не тронет, пока та не даст ему согласия по-человечески. После той свадьбы все в моей семье кланяются колодцам, точно так же как ты — Океану.

Дорога бежала меж густых лесов на холмах к морю и внизу на равнине походила на аллею, обрамленную ивами, чья листва уже начинала золотиться, и высокими тополями. Эвмон, продолжавший то и дело прикладываться к бурдюку, предложил провести ночь на постоялом дворе неподалеку от порта — там наверняка найдутся добрый рисовый суп, жареный цыпленок и чистое белье. Хозяин постоялого двора знал Эвмона и встретил его как родного: он закричал, чтобы готовили ужин, показал каждому его постель и приказал колчерукому слуге принести воды помыться гостям. Пока варился суп, Эвмон взял Эгиста под руку и попросил его сесть с ним чуть-чуть поодаль от остальных. Цари устроились под смоковницей у дверей конюшни.

— Возлюбленный Эгист, — произнес Эвмон, дружески хлопая по спине своего коллегу, — с тех пор, как я приехал в твой дворец и ты поведал мне о своей трагедии, меня не покидают сомнения, не участвуешь ли ты с доньей Клитемнестрой в комедии ошибок. Когда же всплыла история с бородой Агамемнона, я окончательно утвердился в моих подозрениях. Возлюбленный Эгист, ты уверен, что убитый был Агамемноном?

Эгист уставился на собеседника, пытаясь понять, являются ли эти рассуждения результатом неумеренных возлияний фракийца или же тот и впрямь пытается разобраться в его трагедии.

— Тот человек вошел в город в сопровождении герольда и двух солдат. Солдаты требовали себе бесплатно девиц, ведь они возвращались с троянской войны, а он называл себя Агамемноном, рычал по-львиному. Герольд поднялся на башню и объявил о приезде царя.

— А что было после его смерти?

— Солдаты бежали и исчезли навсегда. Хмельной герольд взобрался на один из зубцов башни, свалился оттуда во двор и разбился. Я вызвал похоронную команду и заказал церемонию по третьему разряду, без плакальщиц, ведь, в конце концов, по официальной версии, Агамемнон вернулся, чтобы сжечь город.

— Кто видел труп? — настаивал Эвмон.

— Никто. Никто его не видел. Его просто завернули поплотнее в красный занавес и положили в гроб. Но тюк оказался слишком велик, и готовые гробы из похоронной конторы не подошли — пришлось заказывать новый, огромный, словно для Древнего великана. Узнав об этом, Клитемнестра велела мне не ходить на погребение и не выставлять себя на посмешище: я-то ведь среднего роста, а в ящике лежит мой предшественник, громадный, как бык.

— И никто не видел его лица?

— Никто! Один только я, а мне до этого видеть царя не доводилось.

— Говорил ли когда-нибудь Агамемнон, что сбреет бороду?

— Никогда. Он имел обыкновение клясться своей русой бородой, а в минуты гнева выдирал из нее волоски с левой стороны на подбородке, поэтому там волосы были более редкими. В полиции есть список особых примет.

— Возлюбленный Эгист, дай мне свою правую руку, я поделюсь с тобой моими тайными думами. Представим себя на месте принца Ореста. Отец на войне, в далеких краях. Мать, нежная Клитемнестра, — в объятиях некоего разорившегося светского человека, знаменитого охотника по имени Эгист. Прорицатели, склонившись над внутренностями животных, видят в них будущее полиса так же ясно, как я сейчас вижу отсвет фонаря, висящего на воротах постоялого двора, в твоих глазах: царь возвратится, и ты, любовник царицы, убьешь его. Царский сын станет странствующим рыцарем и будет ждать момента отмщения… Эгист должен погибнуть и погибнет, ибо рука принца не дрогнет. Предсказано также, что скрывшаяся из дворца сестра Ореста, Электра, разделит ложе с братом, чтобы не давать ему покоя и отдыха и чтобы зачать от него сына, который унаследует двойную жажду мести. Другая сестра, держа в руках фонарь, ночи напролет ждет его на башне дворца. Обрати внимание — все уже записано. А все записанное в книге уже происходит, уже живет, когда кто-то листает ее. Ты читаешь, к примеру, что дождливым утром Эвмон покидает Фракию, и вот он уже перед твоими глазами скачет по дороге меж зарослей дрока, ты переворачиваешь двадцать страниц — Эвмон теперь на корабле; еще двадцать — и он под зонтиком гуляет по Константинополю; еще пятьдесят — старик Эвмон при смерти и прощается со своими любимыми собаками, воскрешая одновременно в памяти первые страницы повествования, вновь чувствуя на лице ласковые капли дождя, который провожал его в первое путешествие. Ну так вот, Орест нетерпелив, он хочет перевернуть быстрее страницы, а не дожидаться спокойно стопятидесятой, когда наступит час отмщения. Принц спешит, зачем ему терять понапрасну молодые годы, пока не пробьет заветный час. Ему надоело слушать Электру и совсем не хочется до конца дней своих быть связанным роковым пророчеством. Орест желает вкушать свободу на море и на суше, он влюблен в принцессу с далекого острова, у него есть кони и корабли, императоры пишут ему, предлагая пост главнокомандующего, ему нравится слушать музыку, играть в поло или, может быть, в карты. И вот принц решает найти тебя и убить.