Затем Бойл добровольно вызвался на еще более опасную службу воздушным наблюдателем — летать над вражеской территорией на легком, тихоходном, не вооруженном и не имевшем брони одномоторном самолете. Фрейман отметил, что в период между 3 и 17 января 1953 года он совершил двадцать вылетов на небольших высотах и получил медаль ВВС «За храбрость и преданность долгу», которые, как было сказано в представлении, «стали вдохновляющим примером для всех сослуживцев». После этого он совершил еще свыше 180 полетов над китайскими и северокорейскими линиями обороны, каждый из которых продолжался не меньше четырех часов. Когда на одном из заданий огнем с земли был ранен пилот, он привел самолет назад и благополучно его посадил, хотя не имел никакой летной подготовки. До того как в апреле 1953 года Бойл покинул Корею, командование морской пехоты наградило его еще четырежды.

Записи о службе Бойла в ФБР также впечатляли — вплоть до стычки с проверяющим инспектором. Агентом наружного наблюдения он прослужил только одиннадцать месяцев, после чего был переведен в штаб-квартиру и в двадцать шесть лет назначен инспектором. Насколько помнил Фрейман, это было беспрецедентно. Но Бойл доказал верность такого решения, добившись немалых успехов в тяжелой, изнурительной и требующей полной сосредоточенности дешифровальной работе.

В результате Фрейман разглядел в Бойле талантливого и многообещающего молодого человека. Конечно, это еще предстояло доказать.

В те годы Бойл выглядел достаточно молодо и вполне мог сойти за студента колледжа. Отчасти поэтому Фрейман поручил ему заняться изучением молодых радикалов. Следя за двумя молодыми людьми, подозреваемыми в терроризме, Бойл заехал на территорию городка Чикагского университета. Студенты сфотографировали его машину, опознали в нем агента ФБР и подняли шумный протест по поводу «гестаповского» вторжения в академический городок. Фрейман попытался скрыть этот инцидент от штаб-квартиры, потом постарался преуменьшить его значение или выставить все в лучшем виде. В результате они оба схлопотали по выговору.

И тем не менее он не отступился от Бойла. В работе с Моррисом Фрейману помогали два агента, и, когда одного из них перевели, у Фреймана возникла идея. Моррис уважал людей с высоким интеллектом, а Бойл был как раз из таких. Операция «Соло» требовала навыков в разрешении сложных и запутанных задач, а Бойл в работе с шифрами такое умение проявил. Операция требовала постоянного напряжения, а Бойл прекрасно справлялся с подобными ситуациями.

Старшим специальным агентом в Чикаго в то время был Джеймс Гейл, человек старой закалки, много лет проработавший в Бюро и считавший, что подчиненным следует предоставлять право самим принимать решения. Он одобрил предложение Фреймана привлечь Бойла к операции «Соло». Но штаб-квартира пришла в ярость и запретила это делать.

— Отделением руковожу я и использую людей, которых вы мне присылаете, так, как я считаю нужным. Бойла мне прислали вы, — возразил Гейл, и его точка зрения победила.

Когда они впервые встретились, Моррису было около шестидесяти, а Бойлу только тридцать три. Поначалу Моррис отнесся к Бойлу несколько формально, даже сухо, но его отношение изменилось, когда он разглядел в Бойле те качества, которые видел в нем Фрейман.

Бойл удивил Морриса своим глубоким знанием операции и его самого, знанием, добытым в результате интенсивного штудирования 134 томов дела «Сасх/Соло». Моррис был восхищен, что Бойл по собственной инициативе стал вечерами изучать русский язык, чтобы читать советские публикации и документы. И ему очень нравилась готовность Бойла в любое время откликнуться на его звонок и часами слушать его анализ новых событий в Советском Союзе. Их отношения начали напоминать отношения терпеливого профессора и прилежного ученика. Моррис стал передавать Бойлу все, что сам знал о Советах, и главное — их образ мыслей.

— Вы должны думать точно так же, как они. Мысли управляют действиями.

На Рождество 1961 года Моррис оказался на вечеринке в пригороде Чикаго, где хозяйка представила его пожилой вдове Еве Либ. Ей он показался подтянутым, культурным и обходительным человеком, а его рассказы о поездках за границу ее очень заинтересовали. Еще сильнее Еву Либ привлекал окружавший его некий ореол таинственности, и она почувствовала, что не будет возражать, если он пригласит ее на новогодний ужин. Вместо этого он позвонил в начале января, и она предложила ему навестить ее дома, в Ивенстауне. Там они долго сидели у камина и наслаждались беседой. В какой-то момент Моррис встал, подвел ее к окну и показал на восхитившую его маленькую красногрудую малиновку, порхавшую на снегу. Ева подумала: человек, который может уделить столько внимания маленькой птичке, должен быть очень приятным, добрым и симпатичным.

Моррис и Ева начали встречаться чаще, и он решил, что ФБР лучше узнать об этом.

— Я не могу жить без жены, — сказал он Фрейману. — Мне нужно найти близкую мне душу, но не коммунистку.

— И как вы собираетесь это сделать?

— Полагаю, что я уже ее нашел. Она — социальный работник, такие обычно примыкают к партии. Но она просто антинацистка, а не прокоммунистка.

Из штаб-квартиры хлынул поток возражений. Как могут чикагские болваны позволять ценнейшему достоянию ФБР общаться с чертовой коммунисткой, не говоря уже о том, чтобы на ней жениться?

— Мы не можем нарушать законы человеческой природы, — возразил Фрейман, но согласился, что Еву следует тщательно проверить.

Бойл говорил:

— Наша задача состояла в том, чтобы выяснить о ней все, вплоть до цвета любимой зубной пасты.

Они установили, что Ева происходит из родовитой семьи, получила ученую степень по социологии в Северозападном университете и вышла замуж за известного химика, погибшего при взрыве в лаборатории. [13]

Получив приличную компенсацию за мужа, она, видимо, удачно вложила эти деньги, последовав дельному совету брата-банкира, и проявила собственную финансовую сметку, чтобы помогать другим через систему социальной защиты. Она вращалась среди коммунистов, но не было никаких данных, что она состоит в партии. Расследование установило, что ее политические взгляды близки к тому, что рассказал о ней Моррис. Друзья характеризовали ее самым положительным образом — как «милую», «остроумную», «выдержанную», «образованную» и «леди до мозга костей».