— Тшш, прячься, Кристина.

Я уронила журнал и огляделась. Вошла Молодая белокурая сестра вместе с одним из соседей Ежи по палате, которого она подвела к его кровати.

— Прячься! — Ежи нетерпеливо дергал меня за рукав.

— С чего бы это мне прятаться, — сказала я и отбросила его руку, при этом мне пришлось отгибать его пальцы по одному — так крепко вцепился он мне в рукав.

— Я тебе что сказал! — Ежи был в ярости, а я удивленно смотрела на него. Мне еще никогда в жизни не приходилось прятаться. Казалось, что мое сопротивление причиняет ему настоящие мучения, он закатывал глаза, тяжело дышал и наконец попытался немного оттолкнуть меня в сторону. Потом я заметила у него на лице улыбку, кроткую, зачарованную улыбку. Но она предназначалась не мне, он улыбался кому-то в комнате мимо меня. Я обернулась и увидела, как сестра вытащила несколько увядших цветов из вазы другого пациента и вышла из палаты. Когда я снова посмотрела на своего брата, он отрешенно улыбался, глядя на дверь. Казалось, он даже забыл кивать.

— Ежи? — Я подняла журнал. — Ежи?

Мой брат словно застыл с улыбкой на лице.

— Это Доротея. Мы любим друг друга.

— Кто такая Доротея?

— Вот эта красивая девушка. Ты что, ее не видела? Она каждый день надевает белое платье, только ради меня. До-ро-те-я.

Я заглянула в его широко раскрытый рот — они здесь даже зубы ему толком не чистили.

— Мы любим друг друга. — Он закрыл рот и с наслаждением зачмокал, словно ел какое-то лакомство.

Я кивнула.

— Завтра это произойдет, — прошептал Ежи.

— Да?

— Двадцатое октября — хорошее число.

— Да?

— Я спрошу ее, согласна ли она выйти за меня замуж.

— Да. — Я в изнеможении опустилась на стул возле его кровати. Какое-то время мы молчали, он улыбался и кивал головой, а я, чтобы не отвечать на его улыбку, смотрела в окно. На дереве больше не было ни одной птицы.

— Такое нечасто случается в жизни, Кристина. Наверное, только раз. И тогда нельзя упускать эту возможность.

— Почему мне надо было прятаться?

— Кто знает? Вдруг бы она стала ревновать. Она же о тебе даже не подозревает.

— Не подозревает обо мне?

— Тшш.

Секунду я медлила, потом похлопала по журналу.

— Взгляни-ка, Ежи, в этом журнале…

— Да это не мой журнал. — Он пытался повернуться на другой бок. — Твой поезд ушел, Кристина, теперь ты наверно уже не найдешь себе мужа, — он поднял голову, — но виолончелистке, безусловно, лучше не быть замужем. Никаких детей, никакого мужа, самое большее… — повернуться ему не удалось, — это несчастная любовь.

Я встала, чтобы ему помочь.

— Не надо. Это сделает Доротея, если она вернется. Никакого сына, слышишь, Кристина, для этого ты уже слишком стара. А мой сосед говорит - толста. Но разве он понимает, что такое виолончелистка.

— Оставь меня в покое, Ежи. — Я опять села.

— Говорю тебе: ты должна еще раз попробовать ту вещь Мендельсона. Номер два, opus 58.

— Я уже пробовала. Она меня не привлекает.

— Именно поэтому. Надо всегда браться за то, чего еще не умеешь.

— Ежи, сонату номер два я не люблю.

— Это ничего не значит, Кристина. Повод к проявлению сильной страсти у многих людей сам собой не приходит, его надо искать.

— Это ты мог бы отнести и к себе, — сказала я и развернула журнал.

— Что?

— Какое у нас сегодня число, Ежи?

— Девятнадцатое октября — это же ясно, Кристина, если завтра двадцатое.

— А год какой?

— Ничего-то ты не знаешь. — Ежи озабоченно смотрел на меня и качал головой.

— Я-то знаю, а вот ты, наверно, нет.

— Ты не собиралась уходить, Кристина?

— Нет, почему ты спрашиваешь?

— Ты поднялась с места.

— Да, но теперь я опять сижу, — сказала я и подумала: так скоро я сегодня не уйду. В лагере мне тоже было нечего делать, кроме как сидеть сложа руки. Так уж лучше я посижу здесь. Щелканье языком, раздававшееся с соседней койки, приятно щекотало мне нервы. Иногда у меня завязывался недолгий разговор с кем-нибудь из соседей Ежи по палате. Я снова услышала, как один из них шепчет: "сладкий пончик", — это звучало нежно и ласково. Надо мне в лагере заглянуть в словарь и удостовериться в значении этого слова, прежде чем я отважусь еще раз посмотреть на изумленное лицо этого человека.

Я могла бы отдать всю жизнь за Ежи, если бы только играла на виолончели. Вместо этого я привезла его в Германию и положила в эту больницу, продала виолончель, и все, что я теперь еще могла сделать — это держать его за руку. Я погладила эту руку и сказала:

— До завтра.

Нелли Зенф приглашают танцевать

С Алексеем по правую и с Катей по левую руку я позвонила в квартиру этажом ниже, к польке, с которой познакомилась только вчера на лестничной клетке. Говорили, что ее отец целый день лежит в кровати и спит, так что она должна быть дома.