— Что-нибудь скверное?

— У вас есть дети?

— К сожалению, нет.

— Но вы ведь женаты?

— Вы что, теперьменядопросить хотите?

— Кто говорит о допросе? Я вижу ваше кольцо и думаю про себя: вы выглядите, как женатый мужчина.

Я опять услышал звук пересыпающихся в коробке спичек. Если бы я ее спросил, не для того ли она прохаживается по Курфюрстенштрассе, чтобы заработать еще немного денег, она бы ответила мне вопросом, часто ли я здесь бываю, — в этом я был уверен. Поэтому, немного помедлив, я спросил:

— И как же выглядит женатый мужчина?

— Есть женатые мужчины, которые выходят на охоту. Это легко определить по их походке и по тому, как они смотрят на женщин.

— И как же такие женатые мужчины смотрят на женщин?

— С любопытством, с известной уверенностью в себе и с совершенно естественным чувством превосходства, голодным и одновременно пресыщенным взглядом. Жадно, но без настоящей готовности рискнуть. Каждый из них, словно король с большим аппетитом, который ночью пробирается в дворцовую кухню, открывает горшки и кастрюли, чтобы зачерпнуть пальцем и попробовать им самим выбранные яства, а узнав, какое из них вкуснее, быстро проглотить, и таким образом всю ночь наедаться, передвигаясь от горшка к горшку, прежде чем ему на следующий день, как всегда, накроют стол.

Нам принесли кофе, я взял ложкой кусок сахару, обмакнул его в кофе и наблюдал, как сахар становится коричневым. Я взял ложку в рот.

— Значит, по-вашему, я такой?

Она бесстрашно наблюдала, как сахар исчез у меня во рту, потом ее взгляд устремился за окно, и я уже опасался, что она перестанет обращать на меня внимание, как она вдруг сказала:

— Вишневые деревья. Как странно. Вишневые деревья посреди города и посреди зимы.

Я не стал следовать за ее взглядом, я хотел удержать ее там, где мы с ней только что были, поэтому выжидательно смотрел на нее. Она еще не ответила на мой вопрос.

— К тому же вы человек удивительной профессии, вы работаете на свое правительство, на ответственном посту, в секретной службе, в поисках истины и возможного соприкосновения с возможным врагом. В известной мере вы можете даже подумать, что вы сами — часть правительства, это выдает жажду власти и безоглядное стремление целиком подчинить себя высокой задаче. Вероятно, вызов кроется в повседневном преодолении жажды власти, чтобы она была подчинена делу.

— Вы считаете, что я — король на дворцовой кухне?

— Женатый человек.

— Что бы вы сказали, если бы я вас спросил, не пойдете ли вы со мной в ближайший отель?

— Вишневые деревья зимой такие черные и старые, что их цветы весной выглядят такими красивыми прежде всего по контрасту. — Но смотрела она не на вишневые деревья, она смотрела на меня.

— Так вы пойдете со мной?

— Почему нет?

На маленьком серебряном подносе, который пододвинул ко мне кельнер, зазвенели монеты. Через руку у него были перекинуты ее куртка и мой плащ.

Моросящий дождь временами переставал. Ее запах, сладкий и острый. Я поднял плащ и держал его над нами, как зонт, пока мы шли несколько шагов до машины.

Комнаты в отеле были крошечные, от стены до стены — буквально два шага. Уши у нее пылали, и она часто дышала. Кожа у нее была нежная. Только потом, после всего, я ее совсем раздел и с ней на руках миновал считанные сантиметры до кровати. Она осталась лежать на животе и не хотела, чтобы я укрыл ее одеялом. Я еще в октябре удивлялся, что она не мерзнет в своем цветастом летнем платье и желтоватых колготках. Под темными волосами проглядывала ее длинная белая шея, я погладил ее плечи, спину и ниже, до подколенной ямки, где было черное родимое пятно в виде островка.

— Почему вы прячете черную кожу?

— Она мне не нравится.

— Взгляните, сколько ее у меня. — Я взял ее руку и провел ею по моим плечам.

— Это совсем другое. — Ее прохладная рука лежала в моей руке, словно была не ее, словно каждое движение и прикосновение этой руки еще несколько минут назад исходили от другой женщины.

— Разница не так уж велика. Человек и человек. Кожа и кожа. Цвет и цвет. — Ее цвет был на вкус солоноватый, кожа отливала серебром. Меня волновал ее запах, сладкий и острый, чуть кислый; прохлада ее кожи и серебро, которое нельзя было ощутить на вкус, а можно было только видеть, вызывали у меня озноб и оторопь. Казалось, ей это безразлично. Я выпрямился и положил ей руку на грудь.

Она внимательно посмотрела на меня. Пока ее тело было погружено в прохладу, мысль ее, казалось, лихорадочно работала.

— Тем не менее ваша рука всегда нисходит сверху. Вы не боитесь скуки и пресыщения.

— Почему это она нисходит сверху? — Я взял ее руку и поднес вплотную к моей груди.

— По отношению к нам. Вы представитель, или по меньшей мере, часть, а значит, орган государства, которое решает, имеем ли мы право остаться, и в каком качестве.

Ее шею охватывала тонкая серебряная цепочка. Я подцепил ее указательным пальцем и хотел взять маленькую овальную подвеску, которая висела не цепочке, но она отстранила мою руку.