Мечтая о будущем урожае, Артык не чувствовал усталости, не замечал, что рубашка его уже взмокла. Он думал: «Будет урожай — встану на ноги, расплачусь с долгами. К тому времени, может, и сердце Айны откликнется...» Высоко в небе жаворонок насвистывал: «Джюйпи-джюйпи, джюйпи-джюйпи», а Артыку слышалось: «Айна твоя, Айна твоя!» Не в силах скрыть радостного волнения, он стал приговаривать:

— Ай, молодец, гнедой! Ай, молодец!.. А ну, Ашир, пошевеливайся!

Артык снова и снова мысленно возвращался к тому памятному утру, когда он встретился с Айной. Как он любовался ею! Как робко разговаривали они, смущаясь и краснея! Как она вздрогнула, когда он сказал, что поцелует ее, и все же улыбнулась, улыбнулась ему! Он перестал сознавать, где он и что с ним, двигался за сохой машинально. И вот уже кажется ему, что он обнимает Айну, целует, она вздрагивает и прижимается к нему... И сам он вздрагивает, словно его окатили холодной водой, — это голос Ашира заставил его очнуться:

— Артык, гляди — уже полдень!

Не замедляя шага, Артык взглянул на короткую тень и сказал:

— Еще немного, борозды три-четыре...

Они продолжали пахать. И вдруг Ашир услышал — Артык запел:

Хлеб я сеял, снял я жатву и не знал, что гниль в зерне;

Ключ расчистил я, напился и не знал, что грязь на дне;

Я не знал, что у любимой есть дружок на стороне.

По тебе спален я жаждой! Утоли мой пыл, красавица!

Ашир понял: руки Артыка на сохе, а мысли его с Айной. И Ашир крикнул:

— Молодей, Артык! Веселей!..

Когда коней распрягли, серый мерин был совсем мокрый, а у гнедого влажные пятна показались только на груди да за ушами. Артык окинул взглядом вспаханное поле. Под ярким весенним солнцем оно играло красками, как ковер. С полтора танапа (Танап — одна пятая десятины) будет», — мысленно прикинул Артык.

Бросив заварку в закипевший чугунный кувшинчик, друзья принялись пить чай. Аширу хотелось говорить:

— Ну, Артык... — улыбнулся он, быстро прожевывая чурек

По тому, как хитро улыбался Ашир, Артык понял, о чем тот собирается говорить, и поспешил опередить его:

— Знаю, знаю, что хочешь сказать... Что ж, может статься, рука моя и дотянется до черноухого верблюда, — сказал он и замолчал, смутившись.

Он хотел сказать, что неплохие виды на урожай приближают исполнение его желаний, а получилось, что красавицу Айну он сравнил с черноухим верблюдом. Но Аширу все было ясно. Он хлопнул приятеля по плечу и сказал:

— Пусть будет так! Соберем урожай и отпразднуем свадьбу!

Артык сразу оживился, стал рассказывать о своей встрече с Айной. Ашир жадно слушал. Чмокая губами, стараясь удержать табак под языком, он то и дело спрашивал: «А потом? А потом?» И вдруг, выплюнув табак, застыл, весь превратившись в слух.

Артыку не понравилось, что на самом интересном месте его рассказа Ашир начал плеваться.

— И надо же брать в рот такую гадость! — недовольно проговорил он, хмуря брови. — Погляди на себя. Ты как осленок, объевшийся зеленой травой.

— А ты не сворачивай в сторону! — усмехнулся Ашир. — Говори же: что было потом?

И Артык тихо закончил:

— Я сказал ей: «А потом... потом поцелую тебя».

Ашир хлопнул в ладоши и громко захохотал:

— А-ха-ха!..

Аул поднялся на заре и расшумелся.

Халназар-бай женил внука. Накануне оповещали всех: «Завтра ехать за невестой свадебным поездом, завтра скакать за ней дружкам жениха».

Суматоха усиливалась. Молодые женщины сновали из кибитки в кибитку, сбрасывали с себя будничную одежду и одевались во все праздничное. Одни, разодевшись, в ожидании поезда с торжественной важностью расхаживали возле своих кибиток, позванивая серебряными украшениями, другие, победнее, все еще бегали по соседям, занимая украшения и наряды. Те, кому ничего не удалось раздобыть, смотрели на все эти приготовления с грустной завистью.

Немало хлопот было и у парней, которые снаряжали верблюдов в свадебный поезд и собирались скакать впереди вестниками жениха. Где же дейханину повеселиться, как не на байской свадьбе, — урвать себе хоть частицу чужой радости? Но и эта возможность выпадала не всякому. Надо было как следует приодеться, чем-либо украсить себя. У кого хватило бы смелости явиться на байскую свадьбу в потрепанной одежде да и какой бай допустил бы на свой праздник человека в лохмотьях?

Те из парней, которым посчастливилось раздобыть праздничную одежду, украшали верблюдов коврами, нарядно убранным лошадям подвязывали хвосты. То и дело раздавались возбужденные веселые голоса:

— Скорей!

— Веди верблюда!

— Пои коня!..

Мама поверх нового с иголочки полушелкового синего платья надела полосатый шелковый халат и подпоясалась черным шерстяным кушаком, расшитым красными цветами. Борык (Борык — женский головной убор) она обернула мешхедским зеленым платком, а поверх него накинула вышитый по краям красный шелковый халат. На руках у нее красовалось по четыре браслета, с плеча спускалась кожаная сумка, украшенная серебряными пластинками. В этом наряде она была очень живописна и даже казалась моложе своих лет. Но прикрепленная к головному убору диадема старинной мервской работы из семи камней, массивные, соединенные цепочкой кольца на пальцах, и в особенности слишком яркие и широкие вышивки шальвар, видневшихся из-под ее короткого платья, говорили о легкомыслии молодящейся женщины. Серебряная диадема с бахромой, ниспадавшей на ее широкий мясистый лоб, была похожа скорее на конский дога-баг (Дога-баг— украшение боевых коней) на шее осла, и Айна чуть не рассмеялась, увидев мачеху в таком наряде.