— Нет? Что значит — нет? Почему "нет"? — набросились на упрямого старика. — Как это будет выглядеть? Премьер-министр выходит, хочет, чтобы его расцеловали, а рядом нет никого, кто бы его поцеловал? Если ты его не поцелуешь, мы поручим поцеловать его кому-нибудь другому, вот увидишь.

— Хорошо, — сказал Муник Рокотовски. — Пусть его целует кто-нибудь другой.

С Рокотовски ничего нельзя было поделать. Он заперся в своей квартире и даже не вышел к экстренно созванному совещанию.

Товарищ Юбаль потребовал для себя самостоятельного юбилейного поцелуя.

Другой член правления предложил пригласить со стороны профессионального целователя. После долгих дебатов сошлись на том, чтобы написать еще одно письмо в канцелярию премьера:

— Дорогие товарищи! По техническим причинам мы вынуждены будем отказаться от предусмотренного при посещении премьер-министром служебного поцелуя товарищем Рокотовски. Однако, поскольку наша подготовка зашла уже достаточно далеко, просим вас посодействовать с выбором нового кандидата.

Несколькими днями спустя прибыл официальный представитель канцелярии премьера, который немедленно взял в свои руки работу по отбору и просеиванию кандидатов и, в конце концов, остановил свой выбор на дружелюбном, крепком, хорошо выбритом мужчине среднего возраста, который как раз, случайно, оказался секретарем местного партийного комитета. Затем на подробной карте поселения Зихин он лично выбрал и обозначил место, куда прибудет правительственный автомобиль. Пунктирной линией был намечен путь, по которому тот проследует из рядов встречающих и приложится к щеке премьер-министра. Как точка выхода, так и точка поцелуя были отмечены красными крестами. Проблема продолжительности была легко решена тем, что целователь должен был досчитать до 29, а на счете 30 незамедлительно отстраниться от премьер-министра.

Благодаря такому тщательному планированию, церемония прошла гладко.

Премьер-министр со свитой прибыл в Зихин в 11 часов, вышел на отмеченном месте из своего автомобиля и на пути к правительственной трибуне был запрограммировано поцелован и обнят неизвестным человеком, причем ему бросилось в глаза, что незнакомец завершил объятия со словами "двадцать восемь — двадцать девять — вон!". Премьер-министр сердечно улыбнулся, несколько смутился и продолжил свой путь.

Только один человек не принимал участия в торжествах. Муник Рокотовски стоял в полном одиночестве позади всех и не мог сдержать слез. Пятьдесят лет назад они вместе работали на одной цитрусовой плантации. Это был его поцелуй.

Взрослые израильтяне, то, рожденное в стране поколение не хотят иметь со своими изнеженными предками ничего общего, поскольку те уже неосмотрительно произвели их на свет. Когда израильские родители хотят похвалиться детьми, то говорят: "Нашей дочери уже четырнадцать лет, но она еще ни разу не дала нам ни одной оплеухи!".

Да, мы относимся к нашим детям, "сабрам", со слепым восхищением, идеализируем их, возносим их на пьедестал и взираем на них с блаженным восхищением. Но они, собственно, и не нуждаются ни в каком пьедестале, поскольку и так вырастают на голову выше нас. Конечно, наши любимые сабры иногда немного невежливы, грубы и жестоки, короче говоря, невыносимы, но что поделать. За последние две тысячи лет это первые дети с родным еврейским, и ради этого можно смириться с какой-то оплеухой.

Обвиняемый стоит прямо перед судьей и ковыряет в носу. Этакий крутой парень с кудрявыми волосами, лихо зачесанными на лоб. Судья листает обвинительное заключение.

— Муса Цванцигер [16] , — открывает он заседание суда, — согласно параграфа 2, абзац 4 Закона о защите общественного порядка вы обвиняетесь в оскорблении общественных нравов в кино. Признаете ли вы себя виновным?

— Дерьмо собачье, — отвечает Муса Цванцигер. — Еще чего!

Государственный обвинитель вызывает свидетелей. Пожилой гражданин, которому кошмар в кино еще видится воочию, дрожащим голосом дает показания для протокола:

— Я хотел посмотреть фильм-лауреат Ингмара Бергмана. Подсудимый сидел прямо передо мной. Посреди самого решающего эпизода, когда влюбленные клянутся друг другу посвятить свои жизни высоким человеческим идеалам, чтобы спасти своих детей, и слились в прощальном искреннем поцелуе, в этот возвышенный момент Муса заорал прямо посреди взволнованной публики:

— Трахни ее, тюфяк!

Коллективный шок в зале суда.

— Это так, подсудимый?

— Дерьмо собачье! У меня ж билет был, как у всех, так?

— Ваша честь, — подключается адвокат. — Я прошу позволить моему подзащитному грызть орешки, иначе он не может сконцентрироваться.

Подсудимому вручают пакетик, и он начинает выглядеть более адекватным ситуации. К слушаниям вызывают билетера.

— После выкрика подсудимого "трахни ее, тюфяк" я ощупью пробрался к его ряду и любезно попросил его о соблюдении приличия. Он же, напротив, предложил мне или, как он выразился, краснозадой обезьяне, не указывать, что он должен делать на этом сраном фильме, и продолжал орать и дальше. Тут мне стало совершенно ясно, что в данном вопиющем случае следует защитить общественный порядок и я вызвал полицию.