How are you?

Откуда ему знать.

Он не умел сопротивляться по-настоящему, ну просто не умел. Но и жить в гармонии с миром тоже не умел.

Собственно, он всегда хотел только одного — жить в ладу с собой и с миром. «Веди себя как профессионал! — наставлял он себя, а потом добавлял: — Не упусти ее!» Она улыбалась так, что он просто не в силах был и не хотел сопротивляться.

«Мне ничего от тебя не нужно, я только хочу помочь тебе и вот спрашиваю, что подарить тебе и твоей матери: туфли, лекарства, еще что-нибудь или, может быть, дать немного денег?» — думал он, вроде бы движимый любовью к ближнему, а на самом деле одолеваемый самыми прекрасными и самыми непристойными образами и картинами, в которых только может исповедаться католик. Путь от того, что в голове, к тому, что в штанах, был очень короток, да что там, расстояние практически отсутствовало.

Но Франц не знал наверняка, что ей нужно. Вначале их разделял океан. Недоразумения, когда она говорила одно, а имела в виду что-то совсем другое. Когда он говорил одно, а имел в виду… Именно культурный барьер приводил к тому, что он не мог понять, кто она, а она не могла понять, кто он… Она же не проститутка. А он не святой. И не турист в поисках сексуальных развлечений. Он просто чего-то искал. Только что прочитал свой гороскоп и не поверил в него. Он все еще хотел спасти если не весь мир, то по крайней мере одного человека. Может быть, присутствие этой женщины делало его, нерешительного и робкого, одновременно и святым, и развратником. И если бы она оказалась прекрасной грешницей, то он принял бы в ней участие, как Мармеладов и другие персонажи Достоевского, испытывавшие жалость и сострадание к падшим женщинам, женился бы на ней и ввел бы ее в высшее общество Вены. Перед его внутренним взором немедленно предстала картина: они выходят из церкви Святого Креста, она в белом, с букетом в руках, [42] и он теперь навеки принадлежит ей. Франц никогда не умел отделять свою тоску от похоти. Одно переходило в другое.

Вскоре он сказал, что она всегда может на него рассчитывать. Он и в самом деле так думал и в мечтах уже видел себя у банковского окошечка в отеле «Севилья», где получал для нее доллары по кредитной карточке. Хватит и на витамины, и для ее матери. И на новый топ.Для начала сто долларов. На Кубе это составляло полугодовую зарплату. Но это вовсе не означало, что он платит ей, как клиент проститутке. Может быть, он готов был уверить себя в том, что хочет помочь ей из чистых побуждений. А жизнь снова и снова доказывала, что он мало что может.

Но если нужда действительно заставляет ее продавать свое тело, то он готов купить ее, чтобы спасти. Он был диалектик.

Не успел он прилететь в Гавану, как уже раздавал стодолларовые купюры музыкантам, а с еще большим воодушевлением опускал их за декольте музыкантшам, которые бродили по городу и зарабатывали на жизнь, распевая «Reloj поп marques las horas» («Часы, не показывайте время!»). А если бы у него не оказалось с собой денег, он привел бы их к банковскому окошечку отеля «Севилья».

Невдалеке сидел мужчина, вместе с которым она загорала. Может быть, он был чем — то вроде прикрытия, ведь на кубинском пляже, куда приходили и туристы, за спиной купальщиков вечно маячила военная полиция, а в ее полномочия входило забирать девушек, появлявшихся там без спутников, и отправлять их на уборку сахарного тростника в трудовой исправительный лагерь в провинции. Поэтому все девушки приходили на пляж в сопровождении молодых людей и делали вид, будто это их возлюбленные или женихи. Автоматы, любовь с первого взгляда.

Так это началось, с того первого безмолвного взгляда…

Он распахнул дверь, и любовь началась с первого взгляда.

— What's your name? [43]

Она села на песок рядом с его шезлонгом — наверное, это произошло, когда страж порядка на минуту отвлекся, — который он в этот чудный день взял напрокат вместе с тентом. Шезлонги и тенты предназначались немногочисленным туристам, случайно забредавшим на пляж.

Он не мог оторвать глаз от ее слегка выцветших купальных трусиков с тигровым узором.

— I am Ramona.

— I am Franz.

— Where are you from?

— Austria.

— O, kangaroos.

— No, mountains [44] .

Она еще спросила, который час, и это показалось ему странным, потому что у нее были часы на руке. Но они оказались игрушкой. Часы с самого начала показывали одно и то же время.

Вокруг в узких, облегающих купальных костюмах, без всяких тентов лежали кубинцы.

«Жаль, глобализация привела к тому, — думал Франц, — что постепенно весь мир стал носить одни и те же купальные трусы, длинные, как в Америке, и теперь беднягам, которые и так в жизни видят немного, вообще не на что посмотреть. Но на Кубе все по-другому».

Как ни странно, здесь выставляли на всеобщее обозрение почти все. Ощущение как тогда, в первый раз, в купальне.

Он не отрываясь смотрел на ее недоступное, манящее тело, соблазнительно обрисовывавшееся под купальником-стретч из полиэстера. И сразу же подумал: «А вдруг это любовь?» Снова посмотрел на часы… «reloj поп marques las horas». Его часы показывали уже половину четвертого. А вдруг она из комитета государственной безопасности? И полиция поручила ей за ним следить? Но в конце концов похоть все-таки возобладала над страхом.