— Я не вижу в ваших действиях никакого смысла. Ну кому это на пользу, кому?

— Я ведь объяснял тебе. Нужно уравнять счет. Поддерживать равновесие. Постоянное соотношение. И потом, сама земля наша, почва.

— Что-то не понял.

— Наша земля пропиталась кровью чернокожих. А до нас — кровью индейцев. Белых ничем не исправишь, и, если так пойдет и дальше, не останется в живых ни одного из нас, и земли для тех, кто выжил, не останется. Поэтому мы должны поддерживать постоянное числовое соотношение.

— Но их ведь больше, чем нас.

— Только на Западе. И тем не менее не следует, чтобы соотношение менялось в их пользу.

— Но тогда нужно, чтобы все узнали о вашем обществе. Тогда, может быть, вы и сумеете прекратить убийства негров. Зачем вы держите все в тайне?

— Чтобы нас не сцапали.

— А вы не можете хотя бы как-то оповестить других негров, чтобы вселить в них надежду?

— Нет, этого нельзя.

— Почему?

— Нас могут выдать. Кто-нибудь нас может выдать.

— Ну, если так, то известите белых. Пусть они узнают. Ведь все же знают про мафию и клан; они напугаются и присмиреют.

— Вздор городишь. Как это устроить, чтобы одни все знали, а другие — нет? Кроме того, мы не такие, как они. Мафия — сборище нелюдей. Так же как клан. Мафия убивает людей из-за денег, клан — ради забавы. И учти: у тех и у других огромные средства и сильные защитники. У нас ничего такого нет. Но нам совсем не нужно извещать кого-то. Мы даже выбранным для мести жертвам не говорим, что их убьют. Просто шепнем: «Твой день настал». Наша сила в том, что действуем мы тайно, без шумихи. И ни один из нас никому не рассказывает об этом — нас к такому противоестественному удовольствию не тянет. Мы и между собой об этом не говорим, не касаемся подробностей. Просто даем задание. Если негра убили в среду, задание получает Среда; если негр убит в понедельник, то Понедельник отомстит за него. Выполнил задание — известил остальных, но без всяких там «кого» и «как». А если кто-то наконец не выдержит, то, чтобы не проболтаться, кончает с собой, как Роберт Смит. Или вот Портер. Мы заметили: это стало его угнетать. Решили передать кому-нибудь на время его день. Ему ведь просто нужно было отдохнуть, а теперь он снова в порядке.

Молочник внимательно посмотрел на него; дрожь ужаса, которую он долго сдерживал, охватила его на миг.

— Нет, Гитара, я этого не могу принять.

— Знаю.

— Уж очень у вас все неправильно.

— Что, например?

— Ну, во-первых, вас рано или поздно поймают.

— Может быть. Но если меня поймают, это значит, я умру несколько раньше, чем положено… но не легче, чем положено. А мне неважно, как я умру и когда. Ради чего я умру — вот что важно. Так же, как ради чего я живу. Кроме того, если меня поймают, меня смогут обвинить и убить за одно преступление, может быть, за два, но уж никак не за все. К тому же, остаются еще шесть «дней». Мы уже давно действуем, очень давно. И поверь, мы долго, очень долго еще будем действовать.

— Но вы не можете жениться.

— Ты прав.

— Не можете иметь детей.

— Не можем.

— И это жизнь?

— Да, жизнь. Именно у нас и жизнь.

— Без любви.

— Без любви? Наша жизнь без любви? Да ты слушал меня или нет? Все, что я делаю, я делаю не потому, что ненавижу белых. А потому, что люблю своих. Тебя люблю. Вся моя жизнь — любовь.

— Каша у тебя в голове, дружище.

— В самом деле? А когда евреи из фашистских лагерей после войны разыскивали нацистов, что их толкало — ненависть к нацистам или любовь к евреям, погибшим в лагерях?

— То совсем другое дело.

— Только потому, что в их распоряжении были деньги и гласность.

— Нет. Они отдавали нацистов под суд. А вы убиваете сами, и при этом не убийц. Вы убиваете неповинных людей…

— Я ведь сказал тебе, не существует…

— Вас вовсе не оправдывает то…

— Молочник, мы бедные люди. Я работаю на автомобильном заводе. Остальные еле сводят концы с концами. Где деньги, где то государство, та страна, которые возьмутся финансировать наше правосудие? Ты говоришь, евреи отдавали под суд нацистов. Есть у нас суд? Найдется ли в Америке хотя бы в одном городе такой суд, где присяжные осудили бы линчевателей? Даже в наше время есть такие места, где негры не имеют права давать показания против белых, где волею закона судья, присяжные, суд вправе не слышать ни единого слова, если оно сказано негром. А это значит, что чернокожего могут признать жертвой преступления лишь тогда, когда это подтвердит белый. Только в этом случае. Если бы существовало нечто, хотя бы отдаленно напоминающее правосудие или суд в тех случаях, когда белые подонки убивают негров, никому бы не понадобились наши «Семь дней». Но такого суда нет, поэтому мы существуем. И вершим правосудие без денег, без поддержки, без судейских мантий, без газет, без сенаторов и без иллюзий!

— Ты говоришь очень похоже на негра, который назвал себя Икс. Почему бы и тебе заодно не назваться Гитара Икс?

— Икс, Бэйнс — один черт. Плевать мне на фамилии.

— Ты, видно, не понял, чего он добивается. Он ведь хочет, чтобы белые узнали, что негр отвергает свою фамилию раба.

— А мне начхать на то, что знают белые, и даже на то, что они думают. И потом, я не отвергаю свою фамилию. Гитара — мое имя. Бэйнс — фамилия рабовладельца. То и другое связано со мной. Фамилия меня не волнует. Меня волнует положение раба.

— И положение это изменится из-за того, что ты прикончишь сколько-то там белых?

— Непременно.

— Не повлияет ли это как-нибудь и на мое положение?

Гитара усмехнулся.

— Повлияет, сам знаешь.

— Черта с два, — нахмурившись, сказал Молочник. — Что же, я сто лет проживу, оттого что члены вашего общества прочитают газету, а затем устроят засаду на какого-нибудь несчастного белого старичка?

— Сто лет тут ни при чем. Речь о том, как ты живешь и почему живешь. И о том, удастся ли твоим детям народить и себе детей. Речь о том, чтобы в один прекрасный день в пашем государстве белые задумались перед тем, как устроить очередной суд Линча.