По обоим берегам реки произволением Божьим росли густые леса, перемежавшиеся возделанными полями. Трещали сверчки. На ветвях деревьев щебетали птицы, а на лугу паслись коровы, взиравшие на мальчика с немым почтением. На берег кто-то вытащил маленькую лодку.

На следующей неделе он спросил позволения читать молитвы у реки в одиночестве после ранней утрени, которая проходила на рассвете. Позволение было дано, и отец Дунстан теперь за Генри не пошел. Тот, дойдя до берега, столкнул на воду лодчонку, забрался в нее и оттолкнулся посильнее.

Веслами он греб, только пока не выбрался на стрежень, а потом застыл неподвижно в середине хрупкой лодочки и всматривался в коричневатую воду, позволяя реке нести его, словно палый лист. Прошло время, он осознал, что уже далеко от аббатства, и тогда засмеялся, заулюлюкал и стал выкрикивать всякие ребяческие глупости.

— Воттебе! — крикнул Генри, так и не зная, мстит ли каждому из шестидесяти шести монахов, которые теперь будут спать без него, то ли отцу Дунстану, то ли Господу Богу, который в Кроуленде представал существом весьма злобным и жестоким.

На реке он оставался весь день, пока стремящаяся к морю вода не стала, по его мнению, слишком глубокой и опасной. Тогда он причалил к берегу и начал жизнь, в которой ему предстояло узнать настоящую цену свободы.

Генри бродил по приморским селениям, спал где придется, а питался тем, что удавалось выпросить или украсть. Когда есть совсем нечего — это куда хуже, чем когда кормят скудно. Жена одного крестьянина дала ему узелок с едой, старую куртку и рваные штаны в обмен на монашеское облачение, из которого можно было сшить шерстяные рубахи ее сыновьям. В портовом городке Гримсби рыбак наконец взял его на свою лодку подручным и заставлял трудиться немилосердно целых два года, а взамен платил гроши и предоставлял дырявый кров. Когда этот рыбак умер, его жена продала лодку людям, которые не нуждались в мальчике-подручном.

Для Генри потянулись голодные месяцы, пока он не прибился к труппе бродячих циркачей. С ними он исходил много дорог, погружая и разгружая повозки, подсобляя, чем мог, в их ремесле, а они за это давали ему объедки и защищали. Даже на его наивный взгляд, они не отличались большим умением в своем искусстве, зато умели бить в барабан и собирать большую толпу. А когда по кругу пускали шапку, на удивление многие зрители бросали туда свои монеты. Генри жадно смотрел на это. Для акробата он был уже стар — ведь акробатам еще в раннем детстве ломали кости в суставах. А вот жонглеры обучили его своему ремеслу. Он подражал фокуснику и научился самым простым трюкам. Фокусник объяснял: ни в коем случае нельзя допускать, чтобы публика сочла тебя некромантом — и церковь, и корона вешают ведьм и колдунов по всей Англии. Генри внимательно слушал сказителя, младшая сестра которого стала первой в его жизни женщиной. Он всей душой привязался к циркачам, но через год, в Дербишире, труппа распалась и каждый пошел своей дорогой, а Генри остался один.

Несколько недель спустя в городке Мэтлок его судьба сделала крутой поворот: цирюльник-хирург, по имени Джеймс Фарроу, заключил с ним договор сроком на шесть лет. Позднее Генри узнает, что никто из местных юношей не желал идти в учение к Фарроу, ибо ходили упорные слухи, будто тот не чурается колдовства. Но Генри, когда до него дошли эти слухи, уже два года служил у Фарроу и прекрасно знал, что никакой он не колдун. Пусть цирюльник-хирург был человеком суровым и до чертиков придирчивым, для Генри служба у него открывала редкую возможность.

Жители поселка Мэтлок — а жителей там было негусто — обрабатывали землю. Там не было ни знати, ни преуспевающих купцов, при которых мог бы кормиться ученый лекарь; не было и многочисленного населения, пусть и не очень богатого, среди которого нашел бы себе пациентов хирург. В обширной сельской местности вокруг Мэтлока больному не к кому было обратиться, кроме Джеймса Фарроу, деревенского цирюльника-хирурга. Он не только ставил очистительные клистиры, стриг и брил, но и хирургические операции проводил, и лечение назначал. Генри честно исполнял договор на протяжении пяти с лишним лет.

Джеймс Фарроу был строгим хозяином, он поколачивал Генри, когда ученик совершал ошибки, но и учил его всему, что знал сам, и учил очень тщательно.

На четвертый год жизни Генри в Мэтлоке (а это был 1002 год) король Этельред совершил шаг, который принес страшные последствия. Не зная, как справиться с грозившими отовсюду напастями, король позволил некоторым датчанам поселиться на юге Англии и наделил их землей — при условии, что они станут сражаться под его знаменами против его врагов. Таким путем он нанял к себе на службу и знатного датчанина Паллига, женатого на Гунхильде, сестре датского короля Свена. В тот же год викинги вновь напали на Англию и, следуя своему обычаю, жгли и убивали. Когда они дошли до Саутгемптона, король решил снова выплатить им дань, и разбойники убрались восвояси, получив от него двадцать четыре тысячи фунтов стерлингов.

Когда ладьи унесли норманнов прочь от английских берегов, Этельред устыдился и впал в страшный гнев. Он приказал казнить всех датчан, находящихся в Англии, в день святого Бриктиуса (13 ноября). Эта подлая резня, учиненная по королевскому приказу, казалось, выпустила на свободу все зло, которое долго копилось в душах англичан.

Жизнь никогда не была сладкой, но после убийства множества датчан она стала жестокой до крайности. По всей Англии совершались зверские преступления, шла охота на ведьм, которых предавали смерти через повешение или сожжение на костре. Похоже, всю страну охватила неутолимая жажда крови.