— И как же он выкручивался?

Вынув из кармана платок, она вытерла слезы. Потом, вздохнув, помусолила кончик и, словно перед ней сидел чумазый ребенок, принялась оттирать сажу с лица Николя. Он не сопротивлялся. Ему даже показалось, что он вновь очутился в Геранде, и вместо лица Катрины пред ним предстало лицо старой Фины.

— Я ему бомогала. Все свои спережения отдала. Служба не могла брокормить его жену. Приходилось прать взятки, бокрывать жуликов, но тоже не всегда получалось. После смерти своего плаговерного я унаследовала непольшой домик и бродала его. Выручила кругленькую сумму и отложила ее на черный день. Но комиссар все время прал у меня в долг, и в конце концов я ему все бонемножку и отдала. А в боследний год он таже жалованье мне не платил. Это я зарапатывала на еду, општопывая соседей. Ведь еще пыла Мари, такая милая, что я не хотела покидать ее. Это из-за нее я не ушла раньше.

— Но ведь в конце концов ушла…

Катрина вздохнула.

— Дня три назад, во вторник, я услышала, как мачеха бриказала Мари сопирать вещи. Она решила отбравить ее в Орлеан, к ее крестной матери. А ведь девочка ее совершенно не помнит! Мари, педная моя овечка, кричала, рыдала, умоляла. Ну, я не выдержала, кровь у меня закипела, и я высказала хозяйке все, что я о ней думаю. Она в долгу не осталась и тоже зпустила на меня всех сопак. Я решила ни в чем ей не уступать, но у негодяйки язык пез костей. Она показала, на что она спосопна. Просилась на меня, выставив вперед когти, и чуть меня не задушила. У меня все тело бокусано и боцарапано.

И она показала свои покрытые царапинами полные руки.

— Несмотря на крики моей петной овечки, она выставила меня вон. Что я могла сделать? Я выбежала как сумасшедшая и целую ночь тумала, куда бодаться. Наконец вспомнила о господине Семакгюсе, который всегда был добр ко мне, и отбравилась сюда. Я говорила себе: «Конечно, он, как и все, попался в кабкан к этой злодейке. Только он горасто лучше тругих».

Она ласково провела рукой по лбу Николя.

— Знаешь, Николя, у меня польше ничего нет. Я старая женщина, а скоро стану совсем старухой. Пока я крепкая, я могу хорошо рапотать. Но что станет со мной потом? От моего несчастья нет лекарства. В моем возрасте пыстро впадают в нищету и кончают дни в польнице. Я бредпочитаю умереть. Пойду и прошусь в Сену. У меня никого нет, так что позорить мне некого [30] . Жаль, со своими спережениями я могла бы неплохо прожить остаток жизни.

Некрасивое лицо бедной Катрины сморщилось, из глаз снова полились слезы, а широкая грудь заходила ходуном. Она плакала без слов, только жалобно сопела и хрипло дышала. Николя не мог смотреть на ее слезы.

— Катрина, прекрати, я тебе помогу, можешь на меня положиться.

Шмыгнув носом, она подняла голову, и во взгляде ее, устремленном на Николя, засветилась радость.

— Но сначала, — продолжал он, — ты должна ответить на мои вопросы. Сможешь это сделать сейчас? Это очень важно.

Успокоившись, она кивнула и приготовилась его слушать.

— В ту ночь, когда исчез комиссар, ты еще находилась в доме на улице Блан-Манто? — спросил Николя.

— Нет, меня там не пыло. В тот вечер Ларден отпустила меня. Тот вечер я бровела у своей квартирной хозяйки, мы ели плины и слушали, как на улице шумит карнавал. Около одиннадцати часов я отправилась спать. А на следующий день в семь утра я уже стояла у блиты и разводила огонь.

— В то утро ты не заметила ничего необычного?

— Погоди… Хозяйка поднялась очень постно.

— Позднее обычного?

— Да, около болудня. Сказала, что бростудилась. Ничего удивительного, ее потинки пыли все мокрые. Испорчены безвозвратно. Ну, я не удержалась и побеняла ей, а она разпранила меня, как всегда, закричала, что ходила к вечерне… Как же, к вечерне, в карнавальном костюме и в маске!

— Это тебя удивило?

— И да и нет. Иногда она ходит покривляться в церковь. Не ради Господа, это уж точно, а чтопы себя боказать и глазками пострелять. Помнится, она уточнила, что ходила в церковь Пти-Сент-Антуан. Но в таком наряде…

— Она могла пойти в церковь Блан-Манто.

— Именно оп этом я и потумала. По той погоде, что пыла в то воскресенье, туда дойти проще: перешла через улицу, и ты на месте.

— А теперь о другом. Кто приводил в порядок одежду комиссара?

— Он забрещал касаться его одежды. У него в карманах всегда пыло полно бумаг. Я только стирала его белье и рупашки.

— Кто его портной?

— Ты его знаешь, Николя, это мэтр Вашон, тот самый, который сшил тепе костюм, когда ты бриехал в Париж в какой-то странной одежде.

От вопросов Николя Катрина разволновалась и так сильно стиснула руки, что кожа на них посинела. Но он все же дерзнул продолжить:

— Откуда ты знаешь, что он носил в карманах бумаги?

Она тихо заплакала.

— Катрина, отвечай. Пойми, ты можешь очень помочь мне в расследовании. Если ты не доверяешь мне, тогда кому ты можешь довериться?

— Я все время рылась в его карманах, — со слезами в голосе отвечала Катрина. — Когда он срывал польшой куш, он сгребал деньги, не считая. А чтобы он опять все не броиграл, я потихоньку запирала немного денег на хозяйство. А когда заметила, что он эти деньги никогда не считает, я бривыкла запирать их из кармана. Но, клянусь тебе, Николя, для себя я никогда ничего не прала. Я не воровка…