Но Василь не торопился. Он задумчиво уставился в пространство, словно вспоминая что-то, и все еще держал в руках кривое, недавно обструганное древко вил. Он не глядел больше на землю, где в корчах кончался ненавистный управитель, не слушал, что ему говорил Мавродий. Он не видел никого, и ничто не интересовало его в это мгновение. Там, за далекой гранью заката, он видел стройную девушку с грустными глазами, и только она звала и влекла его.

Наконец он встрепенулся, словно пробуждаясь от тяжелого сна, выпустил из рук вилы и огляделся. И, только встретясь с испуганными взглядами мужиков, понял все.

— Конец неволе моей! — тихо молвил Василь и неведомо зачем застегнул свитку. Он обвел знакомые лица горестным взглядом и скорбно заговорил: — Деду Мусию… — и не кончил.

Но все поняли его, а Мавродий скороговоркой забормотал:

— Все скажем. Все.

Что-то оборвалось в груди Василя. Он тронул рукой распоротую щеку, впервые по-настоящему ощутив боль,

— Марина… — роняли его губы, и Мавродий заверил:

— Скажем, Василь, скажем! Живее беги!

— Прощайте, — тихо сказал Василь и неторопливо пошел прочь. Вскоре он скрылся в чаще леса.

Он прошел уже немалый путь и немало бед познал на пути своем. Горе громоздилось над ним тучами. Тучи были тяжелые, свинцовые. Они заслоняли солнце.

Дней для него не существовало. Одни только ночи оживляли его. С трепетом в растревоженной душе ждал он сумерек, и, когда ночь сходила на землю, для него начиналась жизнь.

Алели калиновые кусты при дорогах. Густая серая пыль лежала на степной траве. Износились убогие лапти, и он давно уже шагал босиком, топтал расцарапанными ногами лесные тропки, окольные дорожки близ пыльных больших трактов.

И не знал Василь, сколько еще придется ему колесить по земле. Какая доля притаилась за голубым горизонтом, подстерегая его?

То представлялась она ему, эта доля, грустной матерью с васильковым венком на седой голове. Вот только дойти до этого горизонта, очутиться за этими дрожащими в мареве хребтами — мать примет его, измученного и гонимого, в свои объятия, приголубит и утешит.

А порой ему думалось, что там, за горизонтом, ждет его прихода злобная колдунья. Она схватит его крючковатыми пальцами, вцепится и не выпустит, пока не явятся жандармы.

Василь не считал, сколько дней прошло. Он жил без счета, сознавая только тяжесть своего хлопотливого и беспросветного бытия.

Он пробирался украдкой от села к селу, от хутора к хутору, днем прятался либо спал в чаще леса. Ему снились фантастические, страшные сны. Просыпался в холодном поту, вырываясь из рук жандармов, спасая свою жизнь.

Василь похудел, вытянулся, точно вырос, лицо заострилось и загорело, и он испуганно озирался вокруг. Всюду мерещились ему засады.

Ночью, заходя в село, лежащее на пути, он долго не решался постучать в окно. Дрожал весь, во рту пересыхало, и сердце билось так, словно тесно было ему в груди. Но голод побеждал. Беглец стучал в стекло, просил хлеба, прятал в мешок сухие лепешки и быстро, не оглядываясь, убегал от хаты, унося на спине сочувственный грустный взгляд и торопливое крестное знамение.

Иногда случалось встретить кого-нибудь среди бела дня. Бежать уже не стоило. И он шагал навстречу людям, опустив голову, готовый в любую минуту принять бой, дать отпор. Но встречные сразу распознавали его. Они молча протягивали ему краюху хлеба или кусок сала с луковицей. Один пожилой, в заплатанной рубахе, крестьянин, подавая Василю полкаравая, сказал:

— От барина бежишь?

Василь пробовал возражать. Тщетно, мужик не хотел слушать его.

— Видно пана по халявам, — уверенно проговорил он. — Беги, парень, беги, только далеко не убежишь.

Он хлестнул коней кнутом. Воз затарахтел по дороге. Василь стоял, вдумываясь в его последние слова.

Но чем дальше уходил он от Верховни, тем спокойнее становилось ему. Не знал он, да и откуда было ему знать, что разыскивают его по всем селам и местечкам, что Ганская, узнав об убийстве управителя Кароля, тотчас вернулась в Верховню. А из Киева приехал чиновник по особым поручениям Вифлейский. Из Житомира прискакала сотня всадников под командой жандармского ротмистра Зыкова.

Про убийство в Верховне доложили самому генерал-губернатору Бибикову. Он получил частное письмо от графини Эвелины и сбоку на полях написал: