Дарси с ужимками захихикала.

— Наговоришь тоже, — сказала она, но щеки ее раскраснелись от возбуждения.

Викки почувствовала, как к горлу снова подкатывает тошнота, и, повернувшись, кинулась прочь не разбирая дороги. Ей хотелось как можно скорее избавиться от этой отвратительной компании, но главное — от подлой подружки, которую она всячески защищала от упреков и обвинений, а та оказалась тем, чем слыла, и даже еще хуже.

Аттракционы закрывались где-то ближе к полуночи, и в ожидании этого часа Викки, так и не решившаяся что-либо предпринять, укрылась от своих приятелей в павильоне, где шел сеанс гипноза. Сверкание огней, надсадные крики ведущего, зазывающего на сцену новых участников, шум подъезжающих и отъезжающих машин — все ее раздражало здесь.

Но гораздо больше она боялась натолкнуться на Дарси и двух ее спутников, и дело было не только в отвращении к этим людям — Викки боялась разбушеваться и «выйти из берегов».

Гнев был тем самым чувством, которому Викки никогда не позволяла вырваться наружу. Слишком долго в самые нежные годы ее беспощадно наказывали за малейшие проявления характера — за то, что она повысила голос или позволила себе запрыгать от радости, — и сейчас она безумно боялась взорваться и натворить что-нибудь ужасное и непоправимое.

А поскольку из книг по психологии она знала, что ярость — результат подавленности, невозможности открыто выразить свои чувства, она по возможности избегала ситуаций, при которых гнев мог затопить разум.

Поэтому, почувствовав еще у скамейки явные признаки подступающего бешенства — тошноту, горящие щеки, легкое удушье, — она умчалась прочь, чтобы не выкинуть какую-нибудь глупость — например, отхлестать по физиономии эту подлую, мерзкую лгунью Дарси.

Когда гнев прошел, осталось тупое оцепенение. Викки по инерции все еще стояла в конце павильона, наблюдая за сеансом гипнотизера. Но скоро сцену должны были закрыть, а потому Викки сквозь редеющую на глазах толпу проскользнула к другому выходу, подальше от центральных ворот, и мимо ларьков и киосков вышла к длинной узкой шатровой палатке, где днем было какое-то представление.

Здесь, вдали от ворот и шоссе, шум машин был почти не слышен, зато было очень темно. В отсветах фонарей у главных ворот Викки начала пробираться мимо деревянных ящиков и железных контейнеров с мусором, надеясь, что найдет какой-нибудь задний выход с ярмарки, а там уже можно будет поймать машину или попросить денег, чтобы позвонить домой.

Дарси перед отъездом в город почти силой заставила Викки надеть туфли на высоких каблуках, и ноги теперь отчаянно ныли. Очень хотелось присесть и отдохнуть, но было темно и поздно, а потому Викки боялась.

Еще ее мучила жажда, но если бы даже у нее хватило духу выйти к главному входу, у нее все равно не было ни цента, чтобы купить в палатке стакан лимонада или коки. Какая глупость с ее стороны — отправиться на свидание с незнакомым человеком и не взять с собой денег! А впрочем, у нее никогда не было карманных денег, и зря она себя обвиняет. Если ей и случалось посещать магазины, то она никогда не расплачивалась наличными — все записывалось на счет Сен-Клера. В магазины, как и в школу или на занятия конным спортом, ее возил Джонсон, так что о личных деньгах ей приходилось только мечтать.

И потом, ее же заверили, что денег не нужно: «Все заметано», — сказала Дарси, — и вот Викки без гроша в кармане бредет по этому жутковатому месту и в голове ее нет ни единой мысли о том, как же ей отсюда выбраться.

Поняла ли наконец эта идиотка Дарси, в какое положение она ее поставила? И вообще, что она делает в эту минуту? Развлекается в какой-нибудь из комнат мотеля с этими омерзительными самцами или вся в слезах мчится домой, на ходу сочиняя очередную ложь в свое оправдание, — с нее все станется. И ведь родители ей поверят! Чего доброго, и дед предпочтет поверить ей, а не Викки.

Впрочем, об этом она будет беспокоиться потом, а пока нужно побыстрее вернуться домой. Именно домой, потому что после этой «маленькой вылазки» ни Дарси, ни ее дома для Викки больше не существует.

Будь у нее хотя бы одна монета в десять центов, можно было бы позвонить деду и во всем признаться. Конечно, он ужасно разозлится, накричит, неделю будет прочищать ей мозги и читать нотации, — но все это будет дома, где она в безопасности…

Выйдя на темную аллею, Викки растерянно остановилась, не зная, в какую сторону идти. Мимо, громко и грязно ругаясь, прошла какая-то парочка, и Викки шарахнулась назад — меньше всего ей хотелось сейчас связываться с пьяными. «Может быть, — судорожно соображала она, — мне удастся найти сторожа или полицейского и он одолжит несколько монет для телефонного звонка». Наверняка Дарси и два ее приятеля уже уехали, так что нечего бояться встретить их у ворот.

Она вышла из-за дерева, сделала несколько шагов, и вдруг кто-то больно схватил ее за плечо. Викки взвизгнула и попыталась вывернуться, но большая ладонь зажала ей рот, а другая рука потянула назад. От резкого запаха виски, пота и чего-то еще, крайне неприятного, она на миг задохнулась, но уже в следующую секунду рванулась изо всех сил.

В отчаянном порыве Викки изловчилась и пнула неизвестного каблуком, тот грязно выругался, и Викки с ужасом узнала голос Оуэна.

— Нечего, нечего, красотка, — прошипел он, обдавая своим горячим дыханием ей затылок. — Ты уже поиздевалась надо мной, сучка. Теперь мой черед!