Ночь за ночью, держа в руках покорное тело Викки и ощущая, что мысли ее где-то далеко, он изо всех сил пытался распалить ее, и при виде тщетности своих усилий гнев и злоба становились в нем все сильнее, и это пугало его — пугал демон, вселившийся в него, пугала собственная черная ревность. Ко всем.

Днем, стоило какому-нибудь парню взглянуть на Викки или же она сама вступала в разговор с кем-нибудь из посетителей, внутри Джима все будто обрывалось, и он стискивал зубы, боясь сорваться и разбить в лепешку их вонючие хари. И если бы только посетители! Еще было полно работников из других аттракционов. Джим не раз видел, какими жадными глазами они смотрели вслед Викки. Нет, она их к этому не подзуживала — этого только не хватало! Она просто ничего не замечала. Или не обращала внимания, потому что как можно такого не замечать? А вдруг однажды возьмет и обратит? И ей понравится совсем другой парень?

Странным образом эта ее холодность заставила Джима вспомнить мать. Сколько Джим себя помнил, отцовская неприязнь, граничившая с откровенной жестокостью, никогда всерьез не прошибала его, а вот полное равнодушие матери прямо-таки сводило с ума.

На какое-то время память перенесла Джима в его паршивый фургон, где он делил тощий матрас с парочкой сопящих обезьянок, а в спертом воздухе витал аромат скисшего молока, перезрелых бананов и звериных экскрементов, в животе же не смолкало бурчание, ибо нечем было утолить вечный голод, кроме как этими проклятыми гнилыми бананами.

— Извини, опоздала, — пугая его, прозвучал голос Викки. На ней были сейчас хлопчатобумажная кофточка в цветочек и длинная юбка. Рассыпавшиеся по плечам волосы насквозь пылали на солнце, и Джиму нестерпимо захотелось зарыться в них лицом, вдохнуть их тонкий аромат. Несмотря на нехватку воды, Викки держала себя безупречно чистой и одним только благоуханием уже выводила себя за рамки этого вшивого ярмарочного мира. Иногда именно эта опрятность сводила Джима с ума, напоминая, что девушка, которую он сделал женщиной, слишком хороша для этой его жизни и для него самого, а значит, осознав это, при случае уйдет отсюда. И тогда куда же деваться ему?Оставаться одному, каким он, в сущности, был всю жизнь, несмотря на обилие необузданно горячих бабенок?..

Нет, он собирался удержать ее как можно дольше и именно поэтому разыгрывал из себя бедняка, не выдавая ей на руки даже десятицентовой монеты, именно поэтому притворялся, что его воротит от походной кухни — и они не ходили обедать в столовую, где было полно шустрых циркачей; именно поэтому заставлял ее сидеть под его надзором в будке, где располагался аттракцион. Черт возьми, он забросил даже свою вечернюю игру в покер с другими циркачами.

— Ничего страшного, — сказал он. — Чего ждешь? Расставляй призы.

Викки вытащила из-под полки сумку с призами. Она никогда не брюзжала по поводу этой своей работы, хотя давно уже могла бы спросить, почему бы ему самому не оторвать задницу от табуретки и не расставить новые призы взамен выбывших. А Джим вернулся к своим мыслям. И потом, почему его так раздражает ее безропотность? Что причиной этому? Чувство вины? Черта с два, с чего бы ему чувствовать себя виноватым? Он подобрал ее, когда она не имела гроша в кармане и не знала, где остановиться. А он дал ей работу, хорошо с ней обращается, разве не так? Хоть раз он поднял на нее руку? Да его собственная мать умерла бы от счастья, если бы имела возможность жить с мужчиной, который не бил бы ее смертным боем!

Подошел посетитель, и Джим начал краснобайствовать, подзуживая клиента испытать себя на меткость. Слова лились сами собой, отточенные долгой практикой, — такой же рабочий инструмент, как улыбка с намеком, адресованная молоденьким женщинам, или многозначительная серьезность при разговоре с пожилыми людьми. С парнями своего возраста он прибегал к снисходительно-вызывающему тону: дескать, ну-ка, покажи, на что ты способен. С нынешним посетителем он взял лениво-небрежный тон: брось, мол, где уж тебе в твои-то годы…

С кислым выражением на физиономии клиент заплатил за два мячика, попытал счастья, но не выбил ни одного приза, попросил еще два снаряда, выиграл пупсика стоимостью в семь центов и, не взяв приза, ушел, даже не оглянувшись. Викки, расставив призы на нижнюю полку, запихнула пустую коробку под стойку и, прикрыв глаза ладонью, стала смотреть на солдат с окрестной военной базы, околачивающихся возле «чертова колеса». Она вообще не любила разговоры, и Джим, сам не охотник до женской трескотни, ценил это ее качество, но сегодня по ряду причин ее молчание его раздражало.

— Дуешься? — спросил он недобро.

— И вовсе нет. Ты что, по себе судишь?

— Ты со мной не умничай, — огрызнулся он.

— Тогда не задавай глупых вопросов, — парировала она и повернулась спиной.

В глазах у Джима потемнело; схватив Викки за плечи, он резко развернул ее лицом к себе. Но руки его тут же опустились, потому что у стойки показался новый клиент — молоденький парнишка, который пропыхтел:

— Три мячика, мистер.

Когда парень ушел, оставив на стойке три десятицентовика, ярости Джима как не бывало, и он в порыве самых добрых чувств предложил: