— Не помешаю?

Молодые женщины дружно обернулись и совершенно одинаково улыбнулись, чем развеселили подошедшую к ним Харриетт.

— О чем вы тут шушукаетесь? — с деланной строгостью спросила Харриетт.

— О прошлом, — ответила Минерва.

— О будущем, — одновременно с ней сказала Дикси.

— Здорово, — похвалила Харриетт. — Дикси, я все хочу спросить тебя про эти вазочки… Твоя работа?

— Да. Но это пока не все. Их будет больше.

— Мама рассказывала, ты занимаешься керамикой? У тебя, дорогая, очень необычный подход к форме и цвету.

— Спасибо, — поблагодарила Дикси, безмерно удивленная искренней похвалой сестры. — Я никогда не думала, что на такое способна.

Харриетт будто завороженная смотрела на одну из садовых ваз.

— Если тебя интересует мнение искусствоведов о твоих работах — я организую. Хочешь?

Полно, Харриетт ли это? — ошарашенно подумала Дикси. Еще никто и никогда не слышал от нее доброго слова.

— Как это мило с твоей стороны, Харриетт! — Она искренне была признательна сестре за проявление заботы.

— Что ты задумала, Харриетт? — спросила Минерва.

— Видишь ли, я планирую купить магазин подарков. Теперь я могу себе позволить столь дорогостоящую игрушку. Думаю, стоит выставить на продажу работы Дикси. Если, конечно, ты не против, дорогая. Заработаем, сестричка?

— По рукам! — с готовностью отозвалась Дикси.

— Ты была несносным ребенком, Дикси. И Феликса ты у меня зря отбила. Я ведь бредила им. И теперь не понимаю, как это Феликс попал в рабство к женщине и ребенку…

Договорить они не успели. Раздался громкий детский плач. В патио появился Феликс с малышом на руках. Он строил сыну уморительные гримасы, но ребенок вопил все громче.

— Время кормить, — обрадовалась Дикси.

— Это единственное искусство, которым я не овладел! — пошутил Феликс, обращаясь к Минерве и Харриетт.

Мальчик немедленно успокоился и даже начал причмокивать на руках у Дикси.

— Запах молока, — авторитетно объяснил молодой отец, — он радуется молоку.

Сестры забросали Феликса вопросами об его отцовских обязанностях. Обе впервые видели Феликса в роли папаши, к тому же счастливого папаши.

Дикси извинилась перед Минервой и Харриетт, унося ребенка в детскую.

Детскую Дикси устроила в самом дальнем крыле дома. Тихая светлая комната как нельзя лучше подходила для маленького Ланселота.

Дверь приоткрылась, и в комнатку заглянула Фредерика.

— Мама? Надоела вечеринка?

— Конечно нет, что ты! Я хотела посмотреть, как кормят моего внука. Не возражаешь?

— Нет, конечно. Но сначала нам надо…

— Сменить пеленку?

— Точно!

Дикси раздела малыша, и Фредерика увидела розовенькую попку внука. И не только попку. Она чуть не заплакала от умиления. Сколько раз в жизни ей приходилось менять пеленки младенцам, но то были девочки. И пеленки — розового цвета. Переодевание мальчика показалось Фредерике наслаждением.

Но голубая ваза, стоявшая на белом постаменте, оторвала внимание Фредерики от внука.

— Дикси, дорогая! — взмолилась она. — Не продавай ее!

— Кого не продавать?

— Ее! Эту вазу.

— Она твоя.

— Милая… ты действительно хочешь мне ее подарить? Это прекрасно. Я влюбилась в голубую глазурь, как только увидела эту вазу… Я так тронута!

Фредерика, обняв вазу обеими руками, растроганно смотрела на обнаженную грудь дочери, на ребенка, мирно чмокающего на руках Дикси. И никак не могла поверить, что стала бабушкой.

— Я очень люблю детей, Дикси. Из меня не получилось хорошей матери, но я, наверное, стану очень недурной бабушкой. Если ты мне позволишь, конечно. Я смотрю на малыша и начинаю верить в будущее.

Вечером, уютно устроившись рядом с Феликсом, Дикси как всегда растворилась в ощущении покоя, исходящем от мужа. Постель — ее любимое место в доме. «Ночи — мои!» — сказал Феликс почти год назад. Все ночи — его. И, как выяснилось, — вся жизнь.

Дикси каждую ночь засыпала с мыслью, как сильно любит Феликса, и знала, что Феликс чувствует то же самое по отношению к ней.

Он поцеловал ее в лоб и потерся подбородком о ее волосы.

— Надо же, Дикси… Даже наши мамаши нашли общий язык.