Что такое подсадка на доктора или клинику? О! — это очень славный кусок книги, очень остроумный ее кусок, явно способный оживить начавшее пробуксовывать повествование. Но пока пробуксовок нет — стоит от сладенького воздержаться.

По июню 2002 года я ушел в запой. Допившись до насекомых, птиц и конвульсий, я умудрился еще и избить нескольких человек. Надо было срочно что-то делать, чтоб опять не сесть в тюрягу. Появление по месту жительства было невозможно, поскольку бдительный участковый и готовые сдать меня ему соседи пасли место моей прописки и денно, и нощно. Всю оставшуюся жизнь скрываться тоже не хотелось. Опыт пребывания в розыске кой-какой уже имелся, и его повторений надо было как-то избежать.

Выход из тупика напрашивался сам собой — лучшего места для того, чтоб спрятаться, чем частная наркологическая клиника, найти было нереально. Именно летнее пребывание в одном из Ленинградских (не люблю я эти Петербурги с Волгоградами) стационаров окончательно сформировало мое мнение об отечественной наркологии, как лженауке, направленной на выколачивание барышей из чужого и, следовательно, весьма абстрактного для подавляющего кол-ва людей в белых халатах горя.

Параллельно со мной в вышеозначенной клинике находилось восемь пациентов (со мной получается — девять), двух из которых и наркоманами назвать было сложно. Так, полупокеры какие-то, дальше разнюхивания не ушедшие. В их пребывании в стационаре были повинны «заботливые» мужья, ничтоже сумняшись упаковавшие своих женушек на месяц с гаком (именно столько продолжался стационарный курс по местной методе) в общество прожженных торчков.

Круглосуточные разговоры о наркоте и полная изоляция от внешнего мира могут сделать наркоманом кого угодно. И шансы этих полупокеров не пойти дальше понюшем после «лечения» сильно поубавились, ИМХО. Но это — к слову. Из оставшихся шести человек, пятеро лечились не первый раз, а один загостил вторично именно в этой клинике. Всего один человек из девяти лег лечиться сам. Это был я. Винтовому пареньку из запоя вообще нечего делать в подобных местах — это я теперь точно знаю. Первое, что я обстряпал, выйдя на волю — втерся гердосом, который всегда ненавидел. Я сейчас даже не смогу приблизительно хоть объяснить причины, побудившие меня так поступить. В клинике мне настолько расшатали нервы бесконечными беседами о веществах, что даже вернулась уже подзабытая за три года относительной ремиссии тяга к винту. Чтоб сбить эту тягу я, думается, и втерся стиральным порошком. Кстати, помогло на какое-то время. Среди шестерых рецидивистов трое сознательно пришли, чтоб сбить дозняк и по выходу заторчать с ной силой, а троих смогли замотивировать родственники, пообещав в случае отказа от прежнего образа жизни одарить их машинами или квартирами. Недешево родителям обходится иной раз социализация деток. А ведь могло бы все быть иначе, если бы не блестящие карьеры матерей и отцов, сделанные в ущерб воспитанию собственных чад. Детям мало одних денег. Им нужно внимание, они в прямом смысле слова подыхают без ласковых прикосновений отцовских рук и материнских улыбок. А там, где внимания и улыбок не хватает — начинается улица с ее «альтернативным» поведением и не менее «параллельной» системой ценностей.

Здесь я опять уйду в сторону. Вспомнился один эпизод, протяженный на первых шестнадцать лет моей жизни. Мать и отец работали с утра до вечера, а, приходя домой после заката солнца, вдруг начинали требовать от меня какой-то отчетности о прожитом дне. Я до сих пор не понимаю, как вообще можно так себя вести? До шести лет я прожил в другом городе у бабушки и теток. Еще в начальных классах школы я после учебы отправлялся не домой, а к старушке-надомнице рублей за сорок или шестьдесят, где и находился до тех пор, пока меня не забирала после работы мать — лауреат выставки ВДНХ, или отец — один из ведущих инженеров крупного оборонного предприятия. Потом была группа продленного дня. Потом первый, всесоюзный еще, розыск и первый в моей жизни суд по факту зверского избиения в состоянии алкогольного опьянения подобного мне, такого же брошенного на произвол случайных волн подростка. А потом с меня начали требовать какой-то отчетности, обязательно вставляя в разговоры упоминания о том, что ради меня они — родители — растоптали свои жизни — лишь бы только я мог позволить себе то, чего из-за бедности были лишены они.

Так вот, розовощекий малыш, решивший научиться варить винта — опять я к тебе взываю. Не ведись на эту родительскую хуйню! Ни в коем случае не ведись! Не пытайся спорить с ними, не старайся сопротивляться, не думай даже кидать в их сторону какие-то обидки. Они того не стоят. Если пойдешь этим путем — скорее всего, окажешься там, откуда никакими пирогами уже тебя твои любящие пращуры не выманят. Понимаешь? Ни черта ты не понимаешь. Но, может, хоть потом вспомнишь, если еще поздно не будет и память не отобьет, как со мной произошло. Вот только сможешь ли ты сесть за компьютер и написать про себя книгу, чтоб она помогла тебе вспомнить, кто ты есть на самом деле — это вопрос открытый. Мне сейчас 31 год. У меня беременная жена и разваливающаяся печень. Половина моей жизни — это противостояние собственным родителям. Не трать жизнь попусту — забей болта на своих предков, пока этот родительский болт насмерть не привинтил тебя к плинтусу. Помни всегда — и под плинтусом, и под звездами одинаково тяжело обрести свободу, сохранив здоровье и честь. Так не вступай в эту войну. Не верь тому, что жизнь — это дар. Жизнь — это наказание. И надо сделать все, что в твоих силах, чтобы отвечать только за себя, а не за родительские карьеры в ущерб твоему воспитанию. Тогда, глядишь, жизнь раскроется перед тобой во всей своей красе, а не только точками, мусорами, барыгами, притонами и замутами с кидняками.

Мне тогда было лет около семнадцати — сразу же после школы. Единственное, чего мне хотелось — обрести авторитет. Я, как обезьяна, копировал знаковое поведение культовых в моей среде персонажей, почти все из которых к сегодняшнему дню уже поумирали или опустились так низко, что даже встретиться с ними случайно вряд ли когда-нить у меня получится, если, конечно, опять не доторчусь до смерти. Эти культовые для меня тогдашнего и чмошные для меня теперешнего человечки вели, как правило, совершенно отвязный образ жизни. Один из них — назову его Мишей — очень любил пропагандировать таксикоманию. Он собирал в подвале или у себя дома моего возраста и помладше мальчишек, разливал клей по пакетам, и уводил всех желающих в мир пластмассового привкуса свободы и компрессорного стука сердца в ушах — именно этими симптомами сопровождаются, зачастую, погружения в омут клейстерных голлюцинозов. Из всех, кто прошел «моментальную» школу Миши — вырваться удалось только мне одному. Самого «гуру» уже давно нет в живых. История, покрытая мраком, но официальная версия такова — в очередном глюке выпал из окна пятого этажа. Насмерть. И хорошо, что насмерть. Слишком много зла нес в себе этот ублюдок.

Ну, да хватит лирики и страшилок. Вернемся к нашим баранам — к докторишкам…J)))

Единственная цель, преследуемая коммерческими клиниками — обогащение. Тут как-то и спорить глупо. Сама формулировка «коммерческая клиника» не оставляет шансов уйти от коммерциализации и, следовательно, превращения лечения в бизнес. Лучше всего, конечно, на примерах. Их есть у меня и на сей раз.

Самая действенная, по мнению многих наркологов, реабилитационная программа для наркоманов называется «12 шагов» — еще одна прививка «американской мечты» на русскую идею. Изо дня в день, от года к году желающие оставаться трезвыми ходят на группы «Анонимных наркоманов». Там они всячески поддерживают друг друга в нелегкой войне с самими собой (именно это клиническое извращение лежит в фундаменте данной программы), при этом называя свои объединения «большой дружной семьей». Братья и сестры, етить их душу мать. А по мне — еще одна долбаная секта, без которой в России на сегодняшний день ВИЧ-положительных граждан было бы куда меньше. Не случайно сами же завсегдатаи двенадцатишаговых групп называют, шутки ради, свои сборища — большой дружной постелью. Те, кто не хапнул ВИЧ в торче — получают шанс приобрести эту беду во время поддержания ремиссии, обзаводясь бесконечными сексуальными партнерами в лице вечно голодных до любого кайфа «анонимных братьев и сестер». За неимением барышни, как известно, многие не прочь попробовать с дворником. Блядство в обществе, правда, тоже не поощряется. Но враг номер один — наркотики. Именно с ними под чутким присмотром наркологов-психологов ведут ежесекундную войну «анонимные братья и сестры». А когда очередь доходит до блядства (ну, нравится мне называть вещи своими именами — хуже от этого ни именам, ни вещам не становится) — зачастую, поздняк метаться уже. ВИЧ — реальная проблема программы «12 шагов». Но наркологов это мало волнует.

Сами адепты (ретивые последователи, если попроще) анонимных групп подобно религиозным фанатикам или брызжут соплями, отстаивая точку зрения, с которой их не сдвигает никакой ВИЧ, или стекленеют и молча уходят, не желая вступать в прения и уже тем самым подвергать сомнению свою правоту. Типичное зависимое поведение. Не так ли?

Речь сейчас идет не о самой реабилитационной программе «12 шагов», а о том, как она реализуется в нашей стране, в российских клиниках, в которых работают российские наркологи. А реализуется она например так… Поскольку, повторюсь, внятной статистики нет и быть не может, то приходится мне оперировать конкретными знаниями из своей собственной жизни. Так что — за каждое слово отвечаю.