Шрифт:
Тем временем больные продолжали ежедневно уповать, а врачи ежедневно делать обходы. Бесстрастные, как стрелки часов, люди в белом обходили пациентов, попеременно поворачиваясь то к сохраняющим беременность, то к мечтающим избавиться от нее – даже выражение лица сменить некогда.
Выскоблить, успокоить, снова выскоблить, снова успокоить...
Проходя с тарелкой жидкой кашки-пшенички по коридору, утром Серафима натыкалась на очередь из абортниц, которые планово чистились и через пару часов уходили домой.
Врач в длинном, почти до пола переднике выглядывал с интервалом в пятнадцать–двадцать минут из операционной:
– Следующий!
Передник окровавливался до такой степени, что с него капало.
Освободившихся с алебастровыми лицами вывозили на каталках. Чтобы проверить, как девки трезвеют от наркоза, медсестра каждую обязательно спрашивала:
– Тебя как зовут?
– Люба.
Сваливают на кровать.
– Тебя как зовут?
– Наташа.
Сваливают на кровать.
Вычищенные продолжают спать еще минут двадцать, потом наиболее крепкие и боевые одеваются и ржут...
– Я под наркозом какие-то облачка видела, прыгала, даже весело. У меня одиннадцать абортов, и все от любовников. От любовника хоть удовольствие получаешь, а от мужа аборты глупо делать, ему просто надо не давать...
– А я как в горле лекарство почувствовала, так все белые коридоры, коридоры, коридоры...
– Говорила тебе, кетамин – это дрянь.
– С чего ты взяла, что кетамин?
– Слышала...
Очередь постепенно рассасывалась.
Хорошенькая домашняя девочка держала в руках маленького медвежонка и боязливо пропускала всех вперед, пока не осталась в коридоре одна.
Серафима съела свою кашу, отнесла тарелку в столовую и тайком подглядывала за девочкой: до последнего момента казалось, что за ней кто-то придет, заберет, унесет отсюда. Но дверь открылась, и вышел тот, в переднике...
Через пятнадцать минут:
– Тебя как зовут?
– Вита.
Девочку с медвежонком сбросили на кровать.
...На седьмой день в Симе что-то надломилось. Выпив пузырек пустырника, прямо в тапках и халате она вышла из здания, где сохраняли и вырезали матки. Ее трясло и гнало прочь от коек с измученными телами. Женщина шла пешком через весь город, звериным чутьем отыскивая дорогу домой. Железные ангелы «03» проезжали мимо нее, не опознавая свою жертву – не такие уж чуткие у них сенсоры. Надо как следует вмазать по рецепторам, чтобы они обнаружили сошедшую с ума живую клетку большого города...
Во второй раз «скорая» доставила Серафиму не в больницу, а в роддом. Кафель побелее, линолеум почище.
– Я боюсь потерять ребенка, матка в тонусе, – ничего нового в приемном покое Сима не сказала. Пять лет она не могла забеременеть, потом у нее случился выкидыш, и теперь она помешалась на жажде материнства – кривой, косой, ЛЮБОЙ – ее малыш должен был родиться. В коммуналке соседка-медработник колола ей по необходимости магнезию, иногда помогала по дому. Но Сима все равно беспокоилась и не справлялась с собой и своим страхом...
Врач слегка недоумевала:
– Не вижу у вас ничего серьезного. Конечно, возраст – тридцать пять. Наверное, переживаете, волнуетесь. Ну что ж, будем сохранять... У вас приличный срок, 26 недель. Может, вам психолога? – Она подозрительно присмотрелась к пациентке.
– Может...
Но вместо психолога, который оказался в дефиците, беременную почему-то повезли на новокаиновую блокаду – с блокадами проблем не было.
Сорокалетняя докторица, закованная в хрустящие накрахмаленные латы, смотрела на распластанную Симу, как гестаповец на допросе:
– Чего трясешься, Зоя Космодемьянская?
– Холодновато. А что мне делать будут?..
– Новокаиновую блокаду. – Густо перекрашенные ресницы врачихи казались траурными крыльями...
– А без нее можно?
– Как можно без блокады?! – Глаза над марлевой повязкой сверкнули, и Серафима догадалась: никак нельзя.
Живот обкалывался со всех сторон множеством маленьких уколов с новокаином.
«Множество маленьких уколов». О, Фрида! – ты знала о боли так много, как никто другой... Множество маленьких уколов. Серафима скрестила руки на груди. Слезы текли сами собой, но великая и важная тайна внутри нее требовала молчать и терпеть.