Когда очередь наконец подошла, Катя перестала чувствовать пальцы. Она долго не могла рассчитаться с продавщицей, у обеих не слушались руки. Запихнув в коляску окорока, женщина поспешила домой. Маша уже покряхтывала, приближалось время приема лекарства.

В коридоре соседка встретила Музу и победоносно показала ей добычу. В мгновение ока Вертепная накинула платок и тоже помчалась на Дегтярную. «Эх, такую даже мороз не берет», – с завистью подумала молодуха, вдыхая запах заурядных духов от промчавшейся пенсионерки.

Вертепная вообще отличалась склонностью к дешевым эффектам. На голове она сооружала прически типа Эйфелевой башни, а в длинном коридоре коммуналки пыталась устроить подобие Третьяковской галереи. В канцелярских магазинах Муза скупала копии картин Шишкина, а также натюрмортов с продуктами питания и развешивала их на стенах. В перестроечные годы она даже разорилась на парочку вакханок. Раньше она считала обнаженную натуру слишком вульгарной, но теперь, когда голые бабы все чаще мелькали в журналах и на экранах, Сильвестровна не желала отставать от времени.

«Да, американские окорочка – не чета нашим тощим цыплячьим лапкам», – подумала Катя, не зная, куда деть полсковороды жира.

– Откормленные. У них все там такие, чего ж от хорошей жизни не жиреть? – рассуждала Муза, поджаривая ножку для Сергея Семеновича и бросая благосклонные взгляды на соседку.

Та знала, что милость ее ненадолго, и все же натужно улыбалась в ответ. Только вчера Муза пыталась выставить ее из ванной, ругаясь из-за бесконечной стирки пеленок, но Катя подарила надзирательнице пачку «Лоска», и та отстала.

Перемерзшая добытчица уже едва ли надеялась, что вечером муж разделит с ней трапезу. Они теперь редко виделись. Илья почти полностью переселился на работу, где его не раздражали жалобы жены и крики ребенка.

Ночами Маша спала очень плохо. Забывшись, она тут же вскидывалась и начинала горестно рыдать. Катя утешала ее как могла, но ребенок, измученный внутренним страданием, не находил покоя ни в чем. Когда ночами Маша подолгу кричала во весь голос, соседи возмущались, и бедная мать выносила малышку на улицу.

Обычно Катя направлялась в сторону небольшого скверика у троллейбусной остановки. По Невскому шатались подвыпившие и наркоманы. Но женщина была настолько контужена своей бедой, что возможные внешние опасности просто не воспринимала. Она садилась на единственную скамеечку, и одурманенный холодным воздухом ребенок засыпал на ее руках. Затихал и ночной проспект, уезжали последние проститутки, а Катя все сидела в скверике из пяти деревьев, заглядывая в окна тех, кому тоже не спится.

Забываясь сама, она видела, как в приглушенном свете за занавесками мелькали чьи-то тени, и сочиняла жизнь незнакомых ей людей, придумывая им такое счастье, что и не бывает. А Машенька спала под беззвездным небом, розоватым от света фонарей, и иногда Кате казалось, что было бы хорошо, если б они замерзли вот так, в скверике.

Но все же, стряхнув дремоту, она тащилась домой, где сонное тепло трущобы по-матерински встречало своих жильцов. Промерзшие, они валились в затхлую полутьму до рассвета.

Зима тянулась долго, и в начале марта обитатели дома на Марата затосковали. Захотелось им, как в сказке, полакомиться свежей рыбкой.

А тут как раз Воеводкин подобрал на помойке неплохую удочку и давай всех подбивать на рыбалку. Воображение Воеводкина живописало косяки корюшки, а то и более крупных рыб, и стал Степан подумывать о путешествии на залив.

Гулого и художника уговаривать долго не пришлось, вопрос был в другом – в экипировке. Ни у кого из них не было путной одежды. Пробежаться по городу можно и в дырявых кроссовках, а на морозе стоять – другое дело. Но Воеводкин и с этой проблемой справился. Он вручил Гулому ключи от своей комнаты, в которой больше года не был, и отправил писателя поискать обмундирование в гардеробе.

Поход Гулого, однако, затянулся, так как неожиданно нагрянувшие соседи ветеринара приняли писателя за вора и здорово отметелили, сорвав на несчастном всю злость за бесцельно прожитые годы. Пока в милиции разобрались, что к чему, прошло два дня, и лишь на третий изрядно потрепанный Гулый принес охапку теплых вещей и палатку.

На следующее утро вся честная компания завалилась в электричку на Финляндском.

Художник в дамских ботиках покойной жены Воеводкина, в шубке под котик и фетровой шляпе тащил мольберт и большую зеленую сеть. Эту сеть писатель нашел в чулане ветеринара и решил, что она будет, несомненно, полезна на рыбалке. Степан пояснил, что данная вещь предназначена для ловли птиц, а не рыбы. Но живописец вцепился в нее мертвой хваткой и больше не выпускал из рук. Дырки в сети были крупноваты для корюшки. По-видимому, художник мечтал о более весомой поживе.